Александр Борин - Проскочившее поколение

После роспуска комиссии Приставкин, однако, без работы не остался. Его назначили на высокую должность советника президента. Многих удивило даже не столько само это назначение, сколько — с какой легкостью и при каких обстоятельствах он его принял. Еще накануне он со всех трибун, с газетных полос и с экрана телевизора доказывал, что ликвидация комиссии есть наступление на права человека, причинит делу и людям огромный вред, приглашенный в тот день на прием к президенту, сообщил своим товарищам, что едет ее отстаивать, а выйдя из президентского кабинета, рассказал перед объективами телекамер, какой у нас обаятельный президент — и все, ничего больше. О назначении Приставкина на высокий государственный пост, последовавшем сразу же за роспуском комиссии и всеми воспринятом как своеобразная ему компенсация, так сказать отступное, мы узнали из печати на другой день. Приставкин объяснил, что и сам он услышал об этом тоже только по радио, президент, целый час беседуя с ним, ничего ему не сказал. Кто-то в это поверил, кто-то — нет.

Смертная казнь

Большинство членов комиссии были принципиальными противниками смертной казни. Это нередко ставило нас в очень сложное положение. Совершено жуткое преступление. Изверг убивал детей, насиловал женщин, пролил реки крови, даже пятнадцать лет заключения, предел, предусмотренный при помиловании тогдашним законом, для него слишком мягкое наказание. Такого впору на всю жизнь упрятать в темницу, пусть страдает, проклинает собственную судьбу. Но пожизненного заключения в нашем уголовном праве тогда еще не было. Мы как могли пробивали такую меру наказания в Верхнем Совете, а пока, чтобы не переступать через собственные убеждения, не рекомендовать президенту казнить человека, принимали решение: «Дело отложить для дополнительного изучения». Конечно, мы хитрили, никакого дополнительного изучения обычно не требовалось, однако ничего иного нам не оставалось. Либо такая хитрость, либо человека казнят. А проголосовать за это у большинства из нас не подымалась рука.

Правда, однажды я был вынужден так поступить.

Среди других, с формулировкой «для дополнительного изучения», было отложено дело одного насильника и убийцы. Дело это очень страшное. Отсидев десять лет за убийство, вернувшись из колонии, на пятый уже день преступник изнасиловал и убил двух девочек: девяти и одиннадцати лет. Заманил их в лодку покататься по реке, отвез на безлюдный остров, там совершил свое гнусное преступление и там же закопал трупы.

Некоторые члены комиссии потребовали ходатайство изверга немедленно отклонить. Жить такой изверг не должен. Однако другие члены комиссии все-таки предложили отложить дело с той самой, изобретенной нами формулировкой: «Для дополнительного изучения». Нельзя быть «чуть-чуть», избирательно, противником смертной казни. Либо мы этот принцип исповедуем всегда, либо нет. Третьего не дано. Пусть бумаги пока полежат, а как только долгожданный закон о пожизненном заключении появится, мы к ним вернемся и порекомендуем президенту навсегда лишить негодяя свободы. Большинство членов комиссии так и проголосовало.

Председатель комиссии уехал в отпуск, я остался за него.

Во вторник, как обычно, началось очередное заседание комиссии. И тут наш чиновник сказал, что должен ознакомить присутствующих с одной газетной публикацией.

Речь в ней шла как раз о том самом насильнике и убийце. Автор статьи писал, что, как стало ему известно, президентская комиссия отложила это дело для дополнительного изучения материалов. «Что еще не ясно уважаемым членам комиссии? — спрашивал газетчик. — Что детей нельзя насиловать и убивать? Что за подобные злодеяния расплатой может быть смерть и только смерть? А если бы так поступили с дочерью кого-нибудь из членов комиссии? Он бы тоже спасал убийцу, предлагал его дело отложить в долгий ящик?» Автор корреспонденции советовал членам комиссии посмотреть в глаза матерям замученных девочек. Только посмотреть. Одна из женщин сошла с ума, другая сказала корреспонденту, что если преступнику сохранят жизнь, она поедет в Москву и на Красной площади устроит демонстрацию протеста.

Чиновник кончил читать. Наступила мертвая тишина. Я спросил: «Кто дал информацию в газету, что комиссия отложила дело?» «Я, — ответил чиновник. — Мне позвонил их местный депутат. Что я должен был ему говорить? Врать?»

Ситуация складывалась тяжелейшая.

«Какие будут предложения?» — спросил я у членов комиссии.

«Рекомендовать президенту отклонить ходатайство о помиловании», — сказал один.

Другой, однако, возразил: «Дело кошмарное, прочитав его, я до утра не мог уснуть. Но в любом случае за смертную казнь я не проголосую, не смогу. Здесь нельзя руководствоваться эмоциями, слишком далеко они нас заведут. Каждый должен поступить так, как ему диктуют его убеждения».

На комиссии в тот день присутствовало девять человек. Четверо потребовали смерти преступнику. Четверо, однако, проголосовали против.

Все должен был решить мой голос.

Я хорошо понимал, какая поднимется волна, какой шум, какие посыплются гневные публикации, как используют этот случай определенные политические силы, если насильнику и убийце детей по рекомендации нашей комиссии президент сохранит жизнь.

«Хорошо, — сказал я. — Я голосую за отклонение ходатайства».

Чиновник наш прямо-таки засветился от радости: голосование большинства членов комиссии против смертной казни всякий раз вызывало у него лютое раздражение. Не поручусь, что вся история с утечкой информации и газетной статьей не была им умело подстроена. Хотел проверить: выдержу я такой натиск или нет. Я, увы, не выдержал.

Это был первый случай, когда комиссия порекомендовала президенту расстрелять человека. И хотя такое ее решение не осталось единственным, потом, после моего ухода из комиссии, опять возникали ситуации, когда иначе поступить она не могла (например, дело Чикатило), и люди, публично заявлявшие прежде, что им физически, до слез, невыносима сама мысль о санкционировании убийства, теперь послушно голосовали за расстрел, — меня это слабо утешало.

И то, что мои друзья-правозащитники, Сергей Адамович Ковалев говорили мне, что в той ситуации вряд ли был у меня иной выход — тоже не снимало камня с моей души.

Многое рано или поздно забывается, многое с годами уходит в песок, выясняется, что события, которых, казалось, нет важнее, не стоят и ломаного гроша. Но то, что я сам, своими руками, послал человека на смерть, останется со мной навсегда. Не человека — изверга и убийцу? Да, конечно. Но это факт его биографии. А факт моей — подписал сметный приговор. Поступил во имя высокой справедливости и строго по закону, камня в меня за это никто не кинет? Да, все так. Но факт остается фактом: мог не убить, а я убил. И от этого уже никуда не денешься.