Курт Пфёч - Эсэсовцы под Прохоровкой. 1-я дивизия СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» в бою

Блондин прижал голову: «Черт возьми, мы сидим в нашем укрытии, как у Христа за пазухой, в полной безопасности или почти в полной. Потому что даже прямое попадание не причинит особого вреда. Слишком далеко друг от друга мы лежим. Наше укрытие хорошее, только раненые и Эрнст, сидящий рядом с теми двумя, у которых повязки на головах, и уничтожающий сигареты одну за одной, образуют группу. Если попадет в них, то прикончит сразу пятерых? Унтершарфюрер лежит тихо, а унтерштурмфюрер с вывернутыми, прикрытыми брезентом ногами перестал кричать и болтать головой. Пятерых? Нет, только троих. Мы смотрим из укрытия на битву, как на недельное кинообозрение, а там они подыхают».

Один штурман снял снаряжение, выскочил за край балки и побежал туда, откуда доносились крики. Когда он не вернулся, Пауль расстегнул ремень. Ханс схватил его за куртку и оттащил назад:

— Одного достаточно.

Крики становились тише и тише.

Блондин выругался, уткнувшись в сухую, пахнущую гнилью и горящей нефтью землю, зажмурил глаза, снова открыл, посмотрел поверх укрытия. Первые Т-34 стали пугающе заметны. Он понял: «Иван почти прорвал противотанковый рубеж, сейчас он снесет его и двинется дальше!» Когда он захотел отползти назад, противотанковые пушки снова открыли частую стрельбу. Он выпрямился и снова посмотрел поверх кромки. Несколько «Тигров» стояли полукругом слева от балки, словно стадо взбесившихся слонов, вытянув свои хоботы. Кулак сосредоточенной силы. Стальная стена, извергающая огонь. Один из них слегка дымился, но продолжал стрелять. У другого был пробит бок и разбиты катки и гусеница, но он тоже продолжал стрелять. По сторонам от этого последнего рубежа подползали другие танки — плоские и незаметные. Блондин улыбнулся: «Штурмовые орудия! Это штурмовые орудия, которые мы видели до этого далеко в тылу. Они подошли как раз вовремя, когда иван подумал, что уже прорвался». За несколько секунд Т-34 испустили грибовидные облака дыма. Резкий грохот противотанковых пушек и глухие удары штурмовых орудий были музыкой для его ушей.

— Вот у них ничего и не получилось.

Блондин не заметил, как Эрнст залег рядом с ним. Он улыбнулся мюнхенцу, а тот показал ему кулак с поднятым вверх большим пальцем.

— А мы смогли, Эрнст.

Тот попытался улыбнуться. Залитое потом лицо под стальным шлемом было бледным. Перевязанная рука лежала на земле. Бинты были грязными. Пальцы распухли и были зеленовато-синими. Блондин посмотрел на руку, как будто она была его собственной. Он подумал, что надо сказать мюнхенцу.

— Еще немного, и начнет вечереть.

Он перекосил лицо и стиснул зубы.

— Болит?

— Тянет до самых мозгов.

— «Выстрел на родину», Эрнст. Ты же всегда хотел такой. И кривишь лицо, как перед прокисшим молоком.

— Надо еще быть осторожным, чтобы еще доехать.

— Почему?

— Потому что позади такой же обстрел, как и на передовой.

— Для тебя это пустяки. У тебя все получится. — Блондин снова посмотрел на руку. — Правой!

— Да. Но что будет с тобой? Если меня не будет, затянет тебя под колеса. Это так же точно, как «аминь» в церкви.

Блондин хотел ответить. Вдруг он снова почувствовал проклятое тянущее чувство в желудке, чувство неопределенности, скрытый страх. Его пробил пот, холодный пот. Хотя он вспотел, на этот раз он знал причину, знал, почему тянущее чувство в желудке лишило его дара речи. Его правая рука поползла вверх. Осторожно, почти нежно она легла на руку друга, покрытую запекшейся кровью. Молчаливый, трогательный беспомощный жест. Они молчали, ничего не делали, их закрытые глаза были направлены туда, где продолжалась сумасшедшая бойня. И им не надо было ничего говорить, ничего делать и даже смотреть — они поняли друг друга.

Танковое сражение под Прохоровкой бушевало целый день. И вечер был таким же, как день, а ночь — такой же, как вечер. Горящие танки освещали местность призрачным колеблющимся светом. Остовы танков стояли близко друг к другу, в некоторых местах — кучами, так же, как погибшие гвардейцы и гренадеры, так как в танковое побоище русские загнали и свою пехоту. Они шли под прикрытием своих танков, висели, как обычно, на броне, и, как обычно, их скашивали оттуда очереди немецких пулеметов. По упавшим проезжали шедшие сзади Т-34, а когда в них попадал снаряд, гвардейские стрелки разлетались в стороны. Часто они потом суетились, словно пчелы вокруг лежащего жука-носорога. Блондин взял пример с артиллеристов. Он стрелял спокойно и точно. С каждым его взглядом в прицел и отдачей приклада он освобождался от тянущего ощущения в желудке и страха перед неопределенностью в своей душе. Эрнст помогал ему и считал попадания. И снова было похоже на противотанковую пушку, которой восхищался Блондин, потому что она стреляла как на стрельбище и каждый раз попадала.

Командир роты погиб ранним вечером или, как уточнил Эрнст, в начале сумерек. Их командир взвода погиб перед ужином. Ханс принял командование взводом, парой оставшихся горемык. Через этот ад Дори три раза подвозил боеприпасы и три раза невредимым возвращался назад. Четвертую поездку предпринял техник. До передовой он не доехал и назад не вернулся. Тогда Дори взял новый мотоцикл, нагрузил полную коляску боеприпасами и порулил на передовую. Перед самой балкой он увернулся от двух непрестанно стрелявших «Тигров», подбивших перед самым носом у гренадеров пять Т-34. Шестой случайно успел выстрелить. Дори вышибло с сиденья, и он, удивленный, но невредимый, приземлился в кустах. Оттуда, чертыхаясь и обливаясь потом, он пробрался к балке. Вздохнув, посмотрел на озабоченное лицо Эрнста и стрельнул сигарету.

— Что, теперь заделался партерным акробатом?

Дори осмотрелся:

— Где здесь передовая, а где тыл?

Эрнст улыбнулся:

— Там, где стреляют, — там передовая, где не стреляют — там тыл.

— А где не стреляют? — спросил Дори.

Вечер был удушающе жарким. Русские уже не атаковали широким фронтом, а пытались прорваться на узких участках группами Т-34. За ними ехали бронемашины с гвардейскими стрелками. Артиллерия молчала и с той, и с другой стороны. Артиллеристы не могли определить, куда стрелять, так как все перемешалось. Авиация тоже держала долгую паузу. Поле боя было покрыто дымом, пылью и пожарами. Оставались только маршруты выдвижения резервов. По ним еще работали немецкие бомбардировщики. Русским не надо было и подниматься, потому что у немцев резервов не было.

Рядом с балкой было относительно тихо, если не считать взрывающихся в подбитых танках боекомплектов и небольших дуэлей между группами из двух-трех русских танков, пытающихся проводить отвлекающие маневры, двумя «Тиграми» и противотанковыми пушками. При этом русские всегда оставались в проигрыше, так как видимость из-за многочисленных пожаров была хорошей, и передвижение между многочисленными остовами танков легко и быстро можно было заметить. Через пару минут к танковому кладбищу добавилось три или четыре остова.