Георгий Агабеков - ЧК за работой

Заведующего банком исключили из партии, уполторгпред, как старый большевик, отделался строгим выговором.

Следующим вошел молодой латыш (фамилию забыл), приехавший из Берлина, где он работал в каком-то хозяйственном учреждении. О нем резидент ГПУ в Берлине прислал сведения, как о человеке, который будучи за границей беспробудно пьянствовал и проводил время с женщинами. – Что же вы думаете, товарищ, партия послала вас работать или же развратничать? Каким примером стойкого борца и коммуниста могли вы быть в глазах западного пролетариата?- набросился на него Коротких.

– А кто вам сказал, что я пьянствовал и развратничал?- спокойно в свою очередь спросил латыш.- Я правда немного пью, но не больше чем другие наши партийцы и не могу считать себя пьяницей. А насчет женщин, извините, я женат и ни с какими другими женщинами не знался. Откуда у вас такие сведения обо мне?

Коротких молчал. Сведения были получены из ГПУ в секретном порядке, и он не мог, не имел права выдать источник информации.

– Так, так. Значит, вы не пьянствовали. А что же вы там в Берлине делали?- растерянно спросил Коротких.

– Работал как и все другие сотрудники. Если вас интересует моя работа, можете навести справки у моего начальства.

– Ну мы без вас знаем, где наводить справки. Можете уходить!- уже рассердившись сказал Коротких.

– Зубастый парень, черт его подери,- сказал Коротких, когда латыш вышел.

– А вы там в ГПУ, уж если даете материал, так давайте и факты. А то, что это такое? Вызвали человека из Берлина, а его и спросить не о чем. Зря деньги бросаем на разъезды,- обратился он в мою сторону.

Заседание ЦКК продолжалось в том же духе до 5 часов дня. Суд и расправа тут короткая, как убедился читатель. Несколько вопросов выжившего из ума старика-председателя и человек мог потерять партийный билет. А потеря партийного билета в СССР значит потерять все – работу, квартиру, продовольственную карточку и благонадежность. Кодексом законов в ЦКК служат последние директивы партийного аппарата. ЦК постановило на съезде сократить членов партии непролетарского происхождения или выходцев из других политических партий, и ЦКК, придираясь к каждому пустяку, выбрасывает из партии таковых. Только личные связи могут спасти от исключения. Имея за собой сильную руку, как, например, Мерц имел Бухарина, можно безнаказанно делать все, что угодно.

ЦКК – это прекрасно выдрессированный аппарат Сталина, посредством которого он морально уничтожает своих врагов и нивелирует партийный состав в нужном ему направлении.

Физически же добивает сталинское ГПУ.

Глава XXV. Сталинская авантюра войны

Организация экспедиции переодетых советских войск в Афганистан, как известно состоялась. 800 отборных красноармейцев-коммунистов, переодетых в афганскую форму и вооруженных большим количеством пулеметов и артиллерии, были сконцентрированы на берегу Аму-Дарьи под городом Термез13' и готовились к переправе через реку. Все баржи, каюки, моторные лодки со всей реки были пригнаны туда же для переправы войск. Ранним утром эскадрилья из 6 аэропланов, нагруженных бомбами и с установленными пулеметами, поднялась с Термезского аэродрома. Взяв высоту, аэропланы направились к противоположному берегу реки, где находился афганский пограничный пост Патта-Гиссар, охраняемый полсотней афганских солдат. Услышав шум моторов, афганские солдаты выбежали из своих шалашей поглазеть на аэропланы, которые, как они думали, направлялись в Кабул. Но они ошиблись. Аэропланы, сделав развернутым фронтом два круга, снизились над постом и внезапно пулеметный сильный дождь стал поливать несчастных солдат. Несколько брошенных бомб на глиняное здание поста частью убили, частью похоронили под развалинами остальных. Только двое оставшихся в живых добежали до соседнего рабата132 Сия-Герт (в 20 верстах от границы) и передали ужасную весть. Все было сделано в течении десяти минут.

В это же время красноармейский отряд, спокойно погрузившись на лодки и баржи, переправлялся на афганский берег. Гарнизон Сия-Герта в 100 сабель быстро бросился к Патта-Гисару для выяснения положения, но в пяти верстах от берега был встречен пулеметным огнем отряда и уничтожен. На следующее утро Красная Армия была уже под стенами города Мазари-Шерифа133. Дальше предоставляю читателю слушать очевидцев этой авантюры.

Пришел ко мне в ГПУ приехавший в Москву советский генеральный консул в Мазари-Шерифе. Он был сотрудником Ташкентского ГПУ и по нашему настоянию был назначен Наркоминделом в консулы.

– Ну, расскажи, как вы там дрались с Бача-Сакау? – спросил я его.

– Ах, не напоминай мне про это грязное дело. Я никогда в жизни не был в таком безвыходном положении, как в Мазари-Шерифе. Представь себе, меня никто не подумал предупредить, и я абсолютно ничего не знал о готовящейся интервенции. И вдруг однажды ночью меня разбудил слуга и сказал, что пришли люди от губернатора, который просит меня немедленно придти к нему. Я был удивлен этим ночным приглашением, но все-таки оделся и поехал. По дороге я увидел, что на улицах повсюду бегали солдаты с винтовками; кое-где стояли конные туркменские отряды. Во дворе у губернатора я нашел целый военный лагерь. Я никак не мог понять в чем дело и делал в уме десятки предположений. Меня встретил взволнованный губернатор Мирза Касым-хан, с которым у меня наладились хорошие отношения.

– Что же вы, господин консул, все время уверяли меня в ваших дружественных отношениях к Афганистану, а на самом деле ваши аэропланы и войска нападают на наши посты,- сказал раздраженно губернатор.

– Это, наверно, случайность, недоразумение какое-нибудь, если на нашей границе что-нибудь произошло,- ответил я, думая, что дело идет об обычном пограничном инциденте.- Вы мне пришлете завтра ноту, и я напишу в Ташкент, чтобы там разобрались,- ответил я.

– Какое там случайное недоразумение, когда ваши войска заняли уже Сия-Герт и наступают на Мазари-Шерифе,- кричал губернатор.- Двести наших солдат перебиты, а вы говорите недоразумение.

Я слушал его обалдевший и не знал, что ответить. Наши начали войну с афганцами, а меня, не предупредив, оставили здесь среди этих диких туркменов. Черт знает, что со мной они теперь сделают,- думал я про себя.

– Я сейчас же командирую курьера к границе узнать в чем дело. Я уверен, что тут, очевидно, недоразумение,- сказал я и поспешил покинуть губернаторский дом. На обратном пути в консульство меня сопровождали откуда-то взявшиеся шесть джигитов, что еще больше убедило меня в том, что они меня будут держать в качестве заложника.

Вернувшись в консульство, я сейчас же сел составлять доклад о моей беседе с губернатором. Было уже часа четыре утра. Начинало рассветать. Вдруг ночную тишину огласил артиллерийский залп и вслед за тем пошла пулеметная трескотня. Я приказал запереть ворота консульства и вывесить наш флаг. Стрельба продолжалась часа два, все более приближаясь к городу. Изредка бухали орудийные выстрелы. Наконец, раздался еще один орудийный залп и вслед за ним раздалось громкое "Ура". Как я узнал потом, наши выдвинули орудия в упор городским воротам и одним залпом разбили их вдребезги. Пехота, бросившаяся в город, забыла, что ей нужно было играть роль афганцев и пошла в атаку с традиционным русским "Ура". К восьми часам утра все было кончено. Город был занят отрядом, а афганцы частью бежали в сторону Таш-Кургана134, а частью укрылись в ближайшей крепости Балх. После обеда я пошел в штаб отряда к афганскому послу в Москве Гулам Наби-хану. Там же я встретил военного атташе Примакова, который пригласил меня пройтись по городу. Вместе с ним мы также посетили городские стены, которые по старинному образцу имели бойницы. Все они были изрешечены пулеметным огнем. Повсюду еще валялись неубранные трупы афганцев, в особенности у разбитых городских ворот, где кучами лежали изуродованные артиллерийским огнем защитники города. По приблизительному подсчету при взятии Мазари-Шерифе число убитых афганцев насчитывало около 3000 человек. Число потерь Красной Армии составляло единицы.