Татьяна Луговская - Как знаю, как помню, как умею

Ваше длинное письмо читала очень долго. Это уже — шедевр вашего почерка. Я так до сих пор не разобрала, например, почему Коварский[32] счастлив, а вам нельзя мешать его блаженству. Точно, это таю «глупо мне мешать его минутному блаженству», «хотелось… было… ибо это человек не ограниченный, с известной долей скепсиса. Я поглядел потом на Лид. Петров. и подумал…» и т. д. Вот и разберись тут, что к чему. Я уж и щурюсь и разные варианты выдумываю — ничего не выходит. А интересно — в чем там закавыка в этом минутном блаженстве…

Мои новости таковы: 1. Скоро я умру от переутомления. (Есть такая заразная болезнь.) 2. У меня ремонт (грязь на 2 недели, целый день стучат мастера, живу на потолке, работать негде, не надеюсь дожить до чистой отдельной комнаты). 3. Я расплевалась с театром миниатюр, безумный восторг и, как мне кажется, с обеих сторон. 4. Я заваливаюсь с «Лгуном» Гольдони (везет мне в этом сезоне на лгунов) — мне мала сцена. Не хватает нескольких метров для воплощения моих гениальных идей. Как тут быть? Что вы думаете на этот счет?

Я сегодня получила ваше письмо и пришла в панику — что это за бред? «Приглашаем вас на разговор» — ну это еще куда ни шло, (хотя я бы ни в жизнь не пошла на собрание, загримированное под разговор), а вот, что разговор начнет Л. Малюгин — это меня сразило. Умоляю вас — начинайте, что хотите: доклады, статьи, лекции, «слова», речи — только не «разговор начнет Малюгин». Или, если уж начнете, во-первых, скорее его кончайте, а во-вторых, подробно мне опишите, как вы его начали. Умираю от любопытства.

А у нас в Москве — весна! А в Ленинград я опять не знаю — попаду ли, и «Лгун» мешает, а потом этот ремонт оказался такая прорва, и я ухлопала в него все свои деньги, и нужно опять трудиться. А мне надоело трудиться. Мне бы хотелось мало-мало, но хорошо, хорошо работать, а чтобы денег платили много-много.

А у вас, барин, тоже описочка в письме была «так себе» (между прочим, у меня то была, действительно, орфографическая ошибка, я написала ни, а потом другой ручкой, не самопишущей, переправила, так что можете не ехидничать), успокоив меня, что я не похожа на матушку Нины Эфрос[33] — вы написали, что это вас перепугало, а потом вставили не. Вот видите? А если еще Фрейда вспомнить — совсем вам конец придет.

Небо очень синее и весеннее, а дни холодные — отчего это? Ведь уже должно быть тепло. У меня отваливается рука, 5 часов, а завтра работать. И потом очень хочется спать — я все равно не выдумаю ничего умного.

Лёнечка, будьте здоровы.

Т. Л.

2.03.39.

P.S. Добрым словом я вас буду вспоминать не только во время вашего «разговора», а вообще я вас вспоминаю добрыми словами и мыслями.

Вы понимаете — я сегодня, воспользовавшись, что я больная и что мне не надо идти в театр, целый день возилась и убиралась (сегодня кончили работать штукатуры — это первая часть поэмы о ремонте — и грязь вывозили на тачке), и все думала: вот кончу, достану чернильницу, бумагу и в тишине и покое сяду писать Лёне письмо. И написать вам хотелось много и обстоятельно и, главное, было что написать.

Но вот настал этот желанный час, я сижу за столом, а мысли мои разбежались (как это все-таки обидно — переписка) и меня одолела страшная усталость. Надо простить меня — ведь все-таки я больная. Вчера я заснула очень рано и проснулась в пятом часу утра. Горел свет. Я оглянула знакомый мне пейзаж — бочка с известкой, лестницы, доски и т. д. и вдруг рядом с подушкой возникло ваше письмо. Это было как с того света. В общем, это было очень приятно. И вот я стала его читать — еще очумелая от сна. И очень быстро мне стало стыдно. Стыдно, Лёнечка, ужасно.

Я, конечно, могла бы и не писать вам об этом, но, по-моему, лучше уж признаться во всем откровенно. Это о статье. Вы знаете, Лёня, я ведь ее не читала. Это очень обидно, конечно. И вы напрасно ехидничаете со статьей о театре миниатюр, т. к. я не читала и ее. (Стоит ли мне говорить, что меня ваша фамилия на страницах газеты (Л. Малюгин) гораздо больше радует и волнует, чем театр миниатюр.) Это вы и так, по-моему, знаете. Случайность или небрежность это? Пожалуй, случайность, видимо, этот номер от меня ускользнул, но не в этом дело.

Дело в том, что я вот сейчас думаю, что я мало волнуюсь за вас. Много думаю, а волнуюсь мало. Вот что плохо, по-моему. Много думаю о вас, но как-то в связи с собой, а не то, чтобы только о вас, вашем деле, ваших «разговорах». Я подумала об этом, и мне стало как-то безнадежно стыдно. (Не знаю, к чему я все это пишу и растягиваю так длинно, но, я надеюсь, что выудите из этой муры хоть крупинку огорчения…) Нет, у меня, явно, не получается письмо.

Теперь относительно «Сказки». Лёнечка, я не очень знаю, какая это пьеса в читке, скорее всего плохая, но спектакль очаровательный. И еще я хотела сказать, что вы не правы, когда судите об искусстве с профессиональной, а, следовательно, всегда зауженной точки зрения. Повторяю, я не читала вашей статьи и не знаю ваших доводов, но, мне кажется, что искусство заключается не в том, чтобы создать идеальную вещь, к которой «не подкопаешься». Иногда сталкиваешься с вещами далеко не совершенными, но они волнуют тебя и тревожат. А главное — тревожат, это очень важно шевелить человека. (Это, наверное, и есть искусство, а?) Совершенство, конечно, вещь прелестная, но редко встречающаяся. А вот очень важно, когда вещь революционная (это в смысле смелости, прогрессивности). Важно, когда художник смело и ответственно, не боясь риска — открывает всем свои мысли и мечты. Это я люблю. Это пленило меня и в «Сказке» и в «Грекове». А что «Павел Греков» безнадежно слабая пьеса — неужели вы думаете я это не заметила? просто даже ни к чему это объяснять ни вам, ни мне — и незачем тратить на это такую красивую бумагу. Просто обидно даже стало, что вы мне это объясняете. И, конечно, эта пьеса сугубо злободневная (на 3–4 месяца), но тема поднята ответственно, смело, мужественно (это вам не Карасев) и доходит не своим формальным совершенством.

Скажете — это не искусство? Ну, милый мой, когда куча людей после этого зрелища становится лучше, когда каждый человек, уходя домой, волнуется, вспоминает свою жизнь и переоценивает свой характер и мировоззрение — это все-таки искусство. Пускай примитивное, но агитирующее за большое дело.

Вообще нельзя быть белоручкой. Вот и Светлов — он не побоялся, что его обвинят в слащавости (и, заметьте, не стал писать традиционные пьесы в стихах), не побоялся считать действительность романтичной — и я ему в этом верю. И потом, что меня особенно пленило — это то, что романтизм этот наивный, детский. И когда смотришь спектакль — все детство (все-таки самая лучшая пора) встает перед вами во весь рост. Просто удивительно. И надо быть большой чистоты человеком, чтобы так возобновить свое детство, как это сделал Светлов. И потом, как естественно (и нахально) люди начинают говорить стихами. Нет, он молодец.