Эдуард Хруцкий - Криминальная Москва

Монтан, человек близкий к самой могучей в Европе— французской компартии, должен был доказать миру, что никакого железного занавеса не существует, что общество наше открыто и справедливо, что советский социализм — оптимальное государственное устройство.

Визит французского шансонье был обставлен по-царски.

Ему были отданы лучшие залы. Наш шансонье Марк Бернес исполнял по радио песню, посвященную французскому гостю, «Когда поет далекий друг». Срочно была издана книжка Ива Монтана «Солнцем полна голова».

Наверно, после похорон Сталина Москва не знала такого столпотворения.

На сцену выходил киноактер, которого мы знали по нескольким фильмам, шедшим в нашем прокате. Особенной популярностью пользовалась лента «Плата за страх».

Он был одет в элегантный твидовый пиджак и свитер. И мы, привыкшие к вытертым фракам и галстукам «бабочка» наших певцов, в восторге глядели на человека, поднявшегося на сцену прямо из зала.

Ну и, конечно, его песни, их мелодии после многолетнего концертного аскетизма казались всем подлинным откровением.

Сам Ив Монтан был потрясен такой встречей. В одном из своих интервью газете «Монд» он рассказывал, что его поразил концерт в Лужниках, огромный зал, к которому он не привык, и масса людей.

Действительно, на концерте присутствовало около десяти тысяч зрителей.

Мой старинный друг Жорж Тер-Ованесов, с огромным трудом прорвавшийся на этот концерт, рассказывал мне, что Монтан из зала казался совсем маленьким, но акустика была отличной и голос его звучал превосходно.

Зал ревел, спутницы Жоржа умилялись до слез. Одна из них, известная в те годы московская львица Таня Щапова, сказала с придыханием:

— Все бы отдала, чтобы получить его автограф.

В руках, унизанных не слабыми кольцами, она сжимала заветную книжку «Солнцем полна голова».

Жорж вспомнил, что когда-то переплывал под огнем Одер, таща за собой полузахлебнувшегося языка, встал и пошел к сцене.

Армейским разведчикам часто сопутствует удача, он встретил администратора концерта, своего доброго знакомца по кафе «Националь», и попросил его помочь получить автограф.

— Нет вопросов, — ответил тот и отвел Жоржа за кулисы.

В те годы звезд еще не охраняли громадные амбалы из никому не ведомых агентств.

Монтан отдыхал в антракте, но встретил моего друга приветливо и с удовольствием подписал книжку.

Жорж вернулся к дамам и был, естественно, восторженно встречен.

А через два дня в кафе «Националь» мне рассказали, что Тер-Ованесов давно дружит с самим Ивом Монтаном, он принимает его в любое время и выполняет все его просьбы.

Оттепель заканчивалась, в газетах замелькали статьи, в которых советский народ осуждал антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и «примкнувшего к ним Шепилова».

Даже анекдот появился:

«— Какая самая длинная фамилия в СССР?

— Примкнувшийкнимшепилов».

А Юрий Карлович Олеша, выпив рюмку коньяка за нашим столиком в «Национале», прочитал нам веселое четверостишие:

Однажды, выпить захотев,Зашли в знакомый ресторан,Атос, Портос и АрамисИ к ним примкнувший Дартаньян.

Потом был Международный фестиваль молодежи и студентов. Самый веселый и красивый праздник, который мне пришлось увидеть в Москве.

Две недели город жил в праздничном угаре. Люди без всяких установок партийных и комсомольских организаций выходили на площади слушать джаз, петь, танцевать.

Это, видимо, и испугало партийных лидеров, гайки начали закручивать сразу после окончания праздника.

Позже в Москве пройдет еще один фестиваль, но это будет четко организованное политическое мероприятие, скучное и неудачное.

Кстати, во время проведения Московского фестиваля в 1957 году в городе практически не было уголовных происшествий. Никто из гостей не пожаловался на то, что юркие щипачи обчистили карманы, домушники «слепили скок» в их гостиничных номерах, а гопстопники в темных переулках поснимали с иностранцев фирменные шмотки.

В чем был секрет этого, мне рассказал начальник МУРа, покойный Иван Васильевич Парфентьев.

Те, кто внимательно следит за процессами, происходящими в криминальном мире, могут точно определить, как он эволюционирует вместе с социальными и политическими изменениями в обществе.

Конец сталинского режима, амнистия 1953 года, пересмотр целого ряда уголовных дел, облегчение режима содержания в местах заключения не разрядили, а, наоборот, усложнили оперативную обстановку в стране.

Как никогда, вырос в те годы авторитет уникального преступного сообщества «воров в законе».

В преддверии фестиваля партийные лидеры провели совещание с работниками милиции, где пообещали массовое изъятие партбилетов и снятие погон.

Что оставалось делать сыщикам? Парфентьев с группой оперативников собрал на даче в Подмосковье московских «воров в законе» и криминальных главарей близлежащих областей.

Комиссар Парфентьев говорил всегда коротко и энергично, употребляя ненормативную лексику.

Он разъяснил уркаганам сложное международное положение и пообещал, если они не угомонятся на время международного торжества, устроить им такое, что сталинское время они будут вспоминать, как веселый детский новогодний утренник.

Уголовники в те годы свято блюли свои законы и дали слово просьбу сыщиков не только исполнить, но и со своей стороны приглядывать за залетными.

Правда, после фестиваля все пошло по-прежнему, но это уже другой рассказ.

Никита Хрущев был человеком неожиданным. Запуск первого советского спутника был грандиозным успехом нашего ракетостроения. Новые боевые средства вполне могли донести ядерные головки в любую точку земного шара. Теперь мнение Запада не имело для генсека никакого значения.

Яркой иллюстрацией его отношения к международному общественному мнению может послужить дело Пастернака.

Сознаюсь сразу, к своему стыду, я в те годы не читал ничего из того, что написал этот великий поэт. Да и где я мог это увидеть? В армейской библиотеке, где стояли поэтические сборники Константина Симонова (которого я, кстати, очень любил в те годы), Николая Грибачева, Анатолия Сафронова…

До армии я увлекался запрещенной поэзией Ивана Бунина, Николая Гумилева и полузапрещенного Сергея Есенина.

Так что известие о Нобелевской премии и идеологической диверсии я принял на веру.

В ноябре меня вызвал главный редактор «Московского комсомольца» Миша Борисов и сказал:

— Поедешь в Театр киноактера, там собрание творцов. Будут осуждать Пастернака. Сделай хороший репортаж.

— Да я, Миша, должен сделать очерк о Школе милиции.