Мария Арбатова - Мне 40 лет

Наказание было чудовищным. Торопившийся к ученикам прадед схватил дочь за руку, притащил в класс мальчиков и высек перед всеми, сняв с неё трусы. Сегодня благодаря психоанализу мы знаем, что такие истории дают неврозы, подобные последствиям группового изнасилования в детстве. Думаю, это сломало не только биографию самой бабушки, но и хорошо прошлось по моей матери и дяде. Мне, полагаю, тоже перепало.

Иосиф Зильберберг не был злодеем и любил старшую дочь, но был сыном своего времени. Моя мама описывает его нежнейшим, трогательным мужем, отцом и дедом. Он был красив и представителен, религиозен и образован, социально успешен и семейно удачлив.

Мне трудно представить быт этой семьи. Могу только вспомнить, что бабушка Ханна была эстеткой, знала толк в дорогих вещах, имела отличную осанку и некоторый снобизм. Она была сдержанна, манипулировала детьми, не была счастлива с мужем и создавала о нём миф как о существе второго сорта.

В четырнадцатом году семья Зильбербергов бежала из Люблина от немцев в Тамбов. Оттуда бабушка поехала учиться в Москву, но вышла замуж за деда Илью, забеременела и оставила учёбу. Родился мой дядя, а через год — мама. Дед работал и учился, семья переехала в квартиру в Плотников переулок. Там было четыре комнаты, и бабушка Ханна попросила разрешения, чтобы семья её родителей приехала из Тамбова и временно поселилась здесь же. Мой прадед Иосиф Айзенштадт и прабабушка Мария разрешили. В квартиру нагрянули ещё 6 взрослых человек: прадед Иосиф Зильберберг, и прабабушка Нехама с двумя сыновьями и двумя дочками. Им отдали смежные комнаты, а мои дедушка и бабушка с малышами оказались в восьмиметровой каморке.

Чтобы не путаться в двух дедушках Иосифах, мама и Дядя называли Айзенштадта «дедушка с маленькой бородой», а Зильберберга «дедушка с большой бородой». Как вся компания из недавно состоятельных людей могла ужиться в четырёхкомнатной квартире, я не представляю. Впрочем, общими были внуки, еврейские проблемы и уровень образованности.

«Дедушка с маленькой бородой» был весельчаком, писал стихи, статьи, романы и не пропускал ни одной юбки. «Дедушка с большой бородой» был фанатично религиозен и ежедневно молился, облачаясь в иудейскую атрибутику. Он привязывал ко лбу кубик, в котором была «микротора», как объясняли детям, надевал на руки ремни, а на плечи полосатое чёрно-жёлтое покрывало. Для маленьких мамы и дяди это было любимое развлечение; стоя за спиной, они передразнивали своего деда часами.

Мама помнит дедушку Зильберберга либо молящимся, либо лежащим на диване. Работать не работал, жили на золото, привезённое из Польши. Видимо, не мог прийти в себя от пережитого и не хотел вписываться в жизнь новой страны. Прабабушка Нехама была красивая, элегантная, энергичная домохозяйка. Они с Иосифом смотрелись как Филемон и Бавкида. Во время войны, когда его парализовало, Нехама сидела возле постели и не спускалась в бомбоубежище. Она умерла, сидя возле Иосифа во время бомбёжки, от разрыва сердца. Его, парализованного, забрала дочь в эвакуацию в Казахстан, где он вскоре умер.

Удивительно, но её дочь, бабушка Ханна, через много лет умерла тоже от разрыва сердца, при том, что уже не было ни войны, не бомбёжки, а был обычный стресс. Все женщины по линии Зильбербергов были гипертревожны и изводили этим близких. Я не сильное исключение, хотя активно борюсь с собой.

Как сосуществовали две хозяйки — несчастная в браке, нетерпимая, скупая прабабушка Мария и милая, весёлая, щедрая прабабушка Нехама — в одной квартире арбатского переулка? Не представляю. У обеих было богатое европейское детство, трудная жизнь в Москве, много детей, которых предстояло «вывести в люди», и полное непонимание происходящего за окнами. Мама говорит, что теснота была ужасная, но семья дружная и тёплая. Скорее, это была не семья, а мини-государство, организованное эмигрантами посреди чужого города.

Дядя помнит, как мой дед Илья, страшный антисоветчик, вынес его, трёхлетнего, на балкон, и раздался страшный грохот. «Это стреляют из пушки, потому что умер Ленин», — объяснил дед испуганному сыну. Он хотел развлечь ребёнка, потому что особого пиетета по отношению к вождю не испытывал, тем более, что к этому времени уже вышел из партии. Однако дядя навсегда стал верным ленинцем, до сих пор ходит на коммунистические митинги и держит в книжном шкафу бюстик Владимира Ильича.

Мама и дядя ходили в детский сад на Арбате, директором которого была бабушка Ханна. Ждали, когда временно гостящие родители бабушки Ханны найдут другое жильё. Но никто никуда не уехал, хотя денег для покупки жилья было достаточно. Бежав из Польши, Зильберберги потеряли все документы, но сохранили золото. Не исключено, что на эти деньги Зильберберги кормили Айзенштадтов, и потому никто не спешил расставаться. И молодая семья вынуждена была скитаться по агрономическим назначениям деда Ильи.

Там они безумно страдали. Дед изучал агрономию, собираясь возрождать историческую родину, а не земли страны победившего социализма. Ему некуда было девать двенадцать языков, которыми он владел. Бабушка тоже обучалась языкам и книксенам не для того, чтобы преподавать детям колхозников азбуку. Воспитанные с прислугой, они не умели без неё обходиться.

Инородность семьи никогда не обсуждалась открыто, не то было время. Хотя мама всю жизнь повторяла вслед за бабушкой: «Это совсем простые люди!», «Что ты хочешь, он простой мужик!», «Мне помогла простая русская женщина!».

В этой семье были не то что пуганы, а пуганы насмерть. Дед расстался с партией. Как агроном, он понимал, что голод организован, и понимал, зачем. Он был еврей, объездивший Европу, учившийся в Палестине, имеющий двух братьев за границей и одного расстрелянного. Каждого из этих компонентов было достаточно, чтоб загреметь по полной программе. До войны дед почти не приближался к Москве, а если и приближался, то писал книги совместно с инструктором ЦК по сельскому хозяйству.

Мои бабушка и дедушка изначально были противопоставлены «этим хамам, большевикам, гоям». Знали, что жизнь в России — это ходьба по минному полю. Когда как шпиона расстреляли брата деда, Боруха, мир не рухнул в их сознании, они ничего другого и не ждали.

У мамы никогда не было романов с евреями, то ли бессознательно она рассчитывала на вписываемость в страну через мужчину, то ли еврейские родственники достали занудством и поучениями. До сих пор среди старых фотографий она выделяет ту, на которой её обнимает красавец грузин, пытавшийся увезти её в Сухуми. Но это даже не обсуждалось, он не был человеком её круга. Дядя по этому поводу называл маму любительницей экзотики и даже дразнил «Буателем» по имени героя рассказа Мопассана, влюбившегося в негритянку. Впрочем, за всеми мамиными ориентациями стояла бабушкина железная воля.