Александр Куланов - Роман Ким

Вскоре после этого Комацубара вернулся на родину и два года командовал пехотным полком: обычная практика в японской разведке, где резидентов время от времени отправляли в войска, чтобы они не отвыкали от полевой жизни, всё время «шаркая по посольскому паркету». В 1932 году Комацубара вернулся к привычной службе в разведке, возглавив ее харбинское отделение (Японская военная миссия в Харбине). Именно за эти два года его службы там советская разведка получила из Харбина такое количество секретных материалов, что это поневоле наводит на размышления. Ничем подобным Лубянка и Арбат не могли похвастаться ни в 1931-м, ни в 1935 годах — до и после службы Комацубара в Маньчжурии. Часть этих документов, в том числе совершенно секретные планы использования против СССР бактериологического оружия, докладывалась лично Сталину, Ворошилову и Тухачевскому.

Еще один странный момент: 22 августа 1932 года на закрытом заседании Политбюро ЦК ВКП(б) рассматривалась секретная записка начальника Японской военной миссии (ЯВМ) в Харбине полковника Комацубара Мититаро с просьбой разрешить ему секретные переговоры в Хабаровске с командующими войсками Красной армии на Дальнем Востоке Блюхером и Путной. Обсуждение было настолько секретным, что даже фамилия японского полковника не называлась. В протоколе записывали только «О К.» — «О Комацубара»[257]. Встречу не разрешили, но поток секретных документов из Харбина после этого только увеличился.

В 1945 году, при пересмотре дела Кима, на него была подготовлена характеристика, объективно, в отличие от 1937 года, оценивающая результаты работы необычного контрразведчика: «Провалов по изъятию у японцев секретных документов не было… Путем этих операций были получены и затем опубликованы в прессе секретные японские документы, содержащие сокровенные планы японской военщины (в частности, относительно КВЖД)»[258].

Эпизод с КВЖД следует отнести к 1933 году, когда велись секретные переговоры о продаже дороги японцам. Велись трудно, договаривающиеся стороны никак не могли прийти к консенсусу, и диалог топтался на месте. В середине сентября Сталин получил в Сочи сообщение о том, что органами ОГПУ дешифрована телеграмма о готовящемся силовом решении проблемы — захвате КВЖД силами Квантунской армии под видом полицейской акции Маньчжоу-Ди-Го — марионеточного государства, образованного японцами в захваченной Маньчжурии. Наркомат иностранных дел честно предупредил посла Японии в Москве о имеющейся конфиденциальной информации. Токио пропустил предупреждение мимо ушей, и маньчжурская полиция арестовала шестерых высокопоставленных сотрудников конторы КВЖД в Харбине. 28 сентября НКИД передал ноту японскому послу в Москве Ота Тамэкити с сообщением о том, что «…по неопровержимым данным… эти мероприятия представляют собой начало осуществления детально разработанного плана, принятого в Харбине на совещании при Японской военной миссии с участием ответственнейших японских руководителей маньчжурской администрации. Правительство в случае необходимости опубликует полностью эти документы»[259]. Из самого текста ноты уже понятно, что материалы ОГПУ получило из самого Харбина, из Японской военной миссии. Начальником ее в тот момент был бывший военный атташе Японии в Советской России Комацубара Мититаро.

Японцы снова проигнорировали предупреждение Москвы, и 9 октября в «Известиях» были опубликованы секретные материалы: донесение посла Японии в Маньчжоу-Ди-Го Хисикари и генконсула в Харбине Морисима на имя министра иностранных дел Хирота. План провокации на КВЖД с упоминанием всех шести советских чиновников, которых предполагалось арестовать, был изложен в донесениях довольно подробно[260]. В этот раз советское правительство даже не стало ждать реакции японских властей, а через ТАСС разослало статью по японским газетам. Токио официально объявил опубликованные материалы фальшивкой, но отказался оспаривать их подлинность в частном порядке — на встрече советского полпреда в Токио Константина Юренева с представителем МИДа нашего дипломата просто попросили не публиковать в будущем подобных документов без предварительного ознакомления с ними японского правительства. Переговоры продолжились и, в конце концов, окончились успешно. Как мы помним, Романа Кима благодарили в итоге за изъятие секретных документов, но при чем тут он? Ведь очевидно, что источник утечки находился в харбинской Японской военной миссии, у полковника Комацубара. Вопрос остается открытым, но и командировку его в Харбин нельзя исключать только по той причине, что нам об этом пока ничего не известно. Учитывая же особый статус Комацубара, возможно всё.

После 1934 года уже генерал Комацубара, пользующийся абсолютным доверием Генерального штаба и Военного министерства Великой Японии, принял под командование 1-ю бригаду императорской гвардии, дислоцированную в Токио. 7 июля 1938 года он совершил последнее знаковое перемещение в своей служебной карьере, приняв в Маньчжурии 23-ю дивизию Квантунской армии. Это то самое соединение японских войск, на которое пришлась основная тяжесть боев у реки Халхин-Гол (Номонхан — в японских источниках) с конца весны по осень 1939 года. X. Куромия называет действия Комацубара при Халхин-Голе «одинаково сомнительными и безответственными»[261]. Это выразилось в постоянных спорах с собственным начальником штаба Оути, пытавшимся локализовать конфликт, и раздувании пограничной стычки в полноценную боевую операцию. По мнению даже японских военных, Комацубара, возможно, бывший неплохим разведчиком (они не знали об операции «Генерал»!), оказался бессильным военачальником на оперативно-тактическом уровне. Но и с точки зрения разведки Квантунская армия даже не представляла, какие силы советских войск могут ей противостоять. Дезинформационная операция, начатая 12 лет назад группой Кима и уже два года как завершившаяся, продолжала приносить плоды: японцы просто не понимали истинного масштаба сражения при Халхин-Голе и реагировали на происходящие события хаотично. Прибывший же в Монголию Г. К. Жуков быстро и жестко навязал им свою волю на театре военных действий.

Начальник штаба 23-й дивизии полковник Оути вскоре погиб загадочным образом — по официальному заключению, застрелился. После этого командование безальтернативно перешло в руки Комацубара, и, по выражению, полковника Суми, он настолько проявил себя как робкий, нервный, подверженный панике человек, что возникал вопрос: действительно ли у него есть военное образование? Результатом такого поведения стал не только разгром частей Квантунской армии, но и катастрофические потери 23-й дивизии, которой командовал Комацубара: около 80 процентов личного состава. Тем не менее еще в ходе сражения Комацубара пытался переложить вину за надвигающуюся катастрофу на других офицеров. Он вынудил совершить самоубийство начальника разведки дивизии подполковника Иоки и потом долго отказывался рассказать об этом его вдове и сыну, всячески выгораживая себя. Как часто бывает в армии любой страны, его двуличная позиция вынудила применить к нему неоднозначную меру: 6 ноября 1939 года он был отстранен от командования дивизией и… переведен сначала в Штаб Квантунской армии, а затем в Генеральный штаб, в Токио. Формально — с повышением, а по сути его просто отстранили от командования до завершения разбирательства.