Василий Грабин - Оружие победы

Металл перемалывали, а пушек все не было; непомерно огромные заготовки "слоны" — перегонялись на станках в стружку, а вымученные в конце концов с превеликим трудом детали получали клеймо контролера "брак" и вместе со стружкой отправлялись на шихтовый двор для переплавки в мартене. Правда, некоторые детали допускались на сборку, но собранные пушки, как правило, не выдерживали контрольных испытаний и возвращались в сборочный цех на доработку. Чрезвычайно напряженная обстановка вызывала нервозность и новые ошибки. Отдел главного технолога стал выдавать заказы на изготовление приспособлений и специального инструмента, но инструментальный цех был маломощен, пришлось часть оснастки заказать другим заводам. Эти поставщики подводили: оснастка поступала от них некомплектно, цехи не могли ее использовать, и она лежала на складах. Выходило, что нам помогают, а мы все равно не даем отдачи, работаем на мартен.

В такое тяжелое время директора и меня вызвали к Орджоникидзе. Хотя мы и не знали точно, что нас ожидает, но предчувствовали — попадет крепко. Приехали мы на вокзал, молча сели в вагон, думая, конечно, об одном.

— Удивительный вы человек, Василий Гаврилович, — вдруг заговорил Радкевич, ушли с головой в конструкцию своей пушки и даже не замечаете, как живет завод, каковы его нужды.

Такого я не ожидал. Сначала решил даже, что директор шутит. Мы в КБ как раз очень много думали над тем, как помочь заводу, но у нас было правило: пока не сделал, окончательно не продумал — не говори.

— А не ошибаетесь ли вы, Леонард Антонович?

— Нисколько, — ответил он серьезно. — Ведь вы никогда не высказывали мне своего мнения, как нам справиться с выполнением плана выпуска пушек. Зарылись в свои конструкции и больше ничем не интересуетесь! Положение на заводе вас не беспокоит.

Стало ясно: директор не шутит. Но зачем он в такое неподходящее время затеял этот разговор? Я решил изложить ему наши соображения относительно заводских дел, но он все тем же нервным тоном прервал меня, повторив, что я не знаю жизни завода и что лучше прекратить этот разговор и ложиться спать. Все это произвело на меня неприятное впечатление.

Утром следующего дня явились в приемную Орджоникидзе. Там уже сидели работники ГВМУ и нескольких артиллерийских заводов. Вызова ждали недолго: как только от наркома вышли посетители, секретарь пригласила всех заходить.

Кроме Орджоникидзе, в кабинете находились Пятаков и Павлуновский. Мы вошли, поздоровались. Орджоникидзе предложил садиться. Мы с Радкевичем сели рядом. Наступила тишина. Я взглянул на Орджоникидзе, на Павлуновского, на Пятакова (Пятакова видел впервые). И хотя ничего особенного в выражении их лиц не заметил, нервы мои напряглись. Нарком сказал, что его беспокоит положение дел с пушками Ф-22 на Приволжском заводе, и попросил присутствующих высказать свои соображения. Первым выступил директор завода имени Калинина И. А. Мирзаханов, коротко остриженный, с большим лбом и нависающими над глазами черными мохнатыми бровями, с волевым выражением лица.

Наркомат обязал Мирзаханова помогать нам в изготовлении полуавтоматического затвора. Он доложил, как его завод выполняет это задание, и перешел к нашему заводу. Он буквально разгромил нас. Меня возмутила безапелляционность, с которой Мирзаханов утверждал то, чего на нашем заводе и в помине не было.

Затем говорил директор Кировского завода, который обязан был поставить нам прицелы и, нужно сказать, в этом деле не особенно преуспел. Однако и он резко критиковал наш завод. Выступали и другие. Все в одном духе. Затем слово взял Пятаков. Он начал с того, что стал охаивать конструкцию пушки. Потом перешел к работе завода и так же, как все предшествующие, отмечал только плохое.

Орджоникидзе обратился к Радкевичу

— Ну, Радкевич, скажите, что нужно, чтобы вывести завод из прорыва?

Леонард Антонович начал высказывать свои соображения. Я ожидал, что он четко изложит план действий, но, к сожалению, он говорил обо всем, только не об этом. Орджоникидзе терпеливо слушал, но видно было, что в нем нарастает возмущение. Кулак его правой руки сжимался все сильнее и сильнее, лицо наливалось гневом. Наконец Орджоникидзе стукнул по столу так, что даже чернильницы и карандаши подпрыгнули:

— Довольно!..

Наступила глубокая тишина. Я сочувствовал Леонарду Антоновичу и одновременно досадовал: ведь толком он так ничего и не сказал. Обидно было, что нас отмолотили — и за дело, и незаслуженно. Я сидел, уставившись в стол, и думал: что же будет дальше?

Вдруг слышу голос Орджоникидзе:

— Грабин, скажите, что нужно, чтобы выправить положение на заводе?

Я встал. С чего начать? Горько было за коллектив, который трудился не покладая рук. Выпады Мирзаханова, разозлившие меня, заставили начать с него. Я постарался показать всю неправильность его утверждений. При этом поглядывал на Орджоникидзе: как он реагирует? Но ничего не заметил. Затем перешел к выступлению Пятакова:

— Вы ведь не знаете конструкции пушки, а хаете ее! Орджоникидзе продолжал слушать спокойно. Останавливаться на всех выступлениях не было смысла; я стал излагать соображения, зревшие в коллективе КБ, в нашей партийной организации. Повторяю, мы много думали над тем, как помочь заводу. Закончив, сел не сразу: ждал, как оценит наши идеи нарком. Орджоникидзе их одобрил.

— Радкевич, слышали? Так и делайте.

На этом совещание закончилось. Попрощавшись, мы вышли из кабинета Леонард Антонович был подавлен. В коридоре он сказал мне, что еще никогда в жизни не бывал в таком тяжелом положении. В душе я очень сочувствовал ему, но не стал утешать — настоящее товарищество не в этом.

— Да, действительно, ситуация не из легких, — ответил я, — но ваша беда в том, что вы не продумали сложившегося на заводе положения и поэтому не сделали конкретных выводов.

Радкевич предложил мне стать техническим директором; по его мнению, я хорошо справился бы с этими обязанностями, зная конструкцию пушки и вопросы подготовки производства. Но я отказался.

— Как начальник КБ я помогу вам больше.

— Чем и как вы мне поможете? Я отвел его в сторону и принялся подробнее излагать только что сказанное в кабинете Орджоникидзе:

— Кроме временной технологии нас губят и заготовительные цехи, в первую очередь кузница, товарищ Конопасов.

Конечно, он был в курсе того, что кузница дает заготовки с неимоверно большими припусками. Разговоры об этом шли давно, но КБ специально исследовало этот вопрос, систематизировало факты. Я проинформировал Радкевича, во сколько раз заготовки весили больше готовых деталей. Львиная часть металла шла в стружку! Для механических цехов это гибель. Вот почему и производительность низка, себестоимость высока, а брака не оберешься. Надо свободную ковку заменить штамповкой, после которой нужна лишь самая минимальная механическая обработка. Это первый резерв повышения культуры производства.