Татьяна Алексеева-Бескина - Правда фронтового разведчика

В Якутске длительные обстоятельные беседы в тамошнем отделении Академии наук. Академик Черский Н.В. объяснял удивительные вещи: весь Север, мерзлота, океанский шельф — это газоконденсаты. Богатства немереные, не говоря уже о поразительной карте разведанных недр Якутии.

Завершаем экспедицию в Ленске, в бывшей Мухтуе, откуда начинается трасса к алмазным трубкам. И — в Москву. Отчеты, доклады, записки…

В октябре снова вместе с Игорем оказываемся в Новосибирске на сессии СОАН — Сибирского отделения Академии наук, в Академгородке. Академик Лаврентьев интересуется не просто Севером, но транспортом, дирижаблями. «Меня эта дама убедила», — говорит он о моем докладе, обещает содействие…

Еще там, на Вуктыле, в Салехарде, я вдруг осознала, что охраняю, оберегаю этого немолодого и не очень здорового человека. Отвечаю за него. Перед кем? Перед собою. Отвечаю за него — и все тут!

Прозрачная Ангара

Через месяц, ко дню моего рождения, посыльный приносит огромный, невероятный по сезону и по тем временам в Ленинграде букет бело-красно-розовых гвоздик. И телефонные минутные разговоры — межгород, межгород, Москва — чуть ли не ежедневно. Активная, настойчивая осада. Перед самым Новым годом открываю на звонок входную дверь. На площадке, обремененный нехитрыми пожитками, стоит мое будущее, моя каменная стена, моя судьба на ближайшие почти сорок лет — Игорь. Человек, единственный из всех претендентов на мое внимание, которого я не представляла своей половинкой.

Осада завершилась штурмом. И ничего не надо было объяснять ни себе, ни ему, ни окружающим. Все определила его воля, спокойные уверенные действия, оставалось — подчиниться.

Не обошлось и без курьезов. Игорь рассказал мне об этом через много лет. Понимая решительность действий москвича, двое из тех, кому мною была дана раньше отставка, каждый сам по себе, нашли Игоря. Один умолял его не увозить меня, оставить в Ленинграде в надежде наладить разорванные отношения. Второй мстил мне за отставку: принес Игорю список якобы моих любовников, говорил гадости… Понимаю, это были непростые мужские разговоры и не для человека с больным сердцем. «И все-таки я женился на тебе!» — со смехом сказал мне Игорь после такого рассказа.

Всего несколько месяцев. Решительно подставив свое плечо, заставил выйти меня на защиту, в общем-то, давно готовой диссертации; слетал в Братск, где подготовил открытие филиала лаборатории геофака МГУ по территориально-хозяйственному освоению района Братскгэс-строя (БГС), о чем у него уже была предварительная договоренность; оформил непростой развод с женой.

Сыграли скромную свадьбу. Успел не только уговорить в Москве отца моей дочки, но получил и документы на ее удочерение. Пока же дочку отправили на Черное море, в «Орленок». Успевали побегать по музеям, концертам, собрать все необходимое для отъезда в Сибирь, подальше от Москвы, Ленинграда.

И вот — август. Мы втроем, семьей выгружаемся из поезда на станции Падун — Падунские пороги — Братское море — Братск. Новая жизнь!

Вот это — штурм. Вот это — воля, характер. И все внешне легко, деликатно, ненавязчиво, но целеустремленно. И дальше — пятнадцать лет нашей работы в Сибири.

Если бы не уехали из столиц, сбылись бы сроки, отмеренные ему врачами. Тем более, как выяснилось чуть позже, во время предотъездного форсажа у Игоря был микроинфаркт, который он на душевном подъеме как бы и не заметил, хотя сердце побаливало у него и в Салехарде, и в Якутске. И если сначала в Братске пройтись полкилометра в тайгу было для него тяжко, то через год-два прогулки на 15–20 километров, лыжи по таежным трассам показали, что силы вернулись. И мы не задумывались: сколько отпущено — все наше.

Тайга вокруг Братска какая-то особенная. Это сосновые боры, где высоченные золотистые стволы, как колоннады в храме, и звучит все это как гигантский орган. По весне зацветает подлесок из багульника, как его тут называют, а ботанически, кажется, рододендрон амурский. Нежно-сиреневый туман лепестков на кустах в рост человека плотно заполняет всю тайгу — красота сказочная. По осени эти же кусты с блестящими как бы кожистыми листьями подсвечивают подлесок золотой, красной, оранжевой пестротой, листья блестят, отражая проникающие сквозь кроны сосен лучи солнца. А цветы тайги — это то, что с тщанием выращивают садоводы под Москвой, Питером: дельфиниумы, водосборы-аквилегии, несколько типов орхидей, лилий-саранок — алые, сиреневые, желтые, компануллы-колокольчики в рост человека, первые весенние прямо из-под снега мохнатые цветы сон-травы. А жарки! На опушках эти купавки ярко-огнистого цвета светятся в темноте. Стебли — по колено человеку, цветы бывают не меньше пиона, с кулак…

И много чего есть в тайге поражающего. Ангарские сосны — это особая сказка: их мощные стволы сходятся наверху на конус. А крона разбрасывается необычно затейливыми изгибами веток. Ни разу не побывав в Японии, с ее особо выразительной живописью, причудливыми цветами и ветками сосны, мы увидели эти ветки в тайге. Как-то у лесников нам попался огромный многометровый цилиндр спиленного ствола ангарской сосны. Диаметр — чуть ли не метр, древесина — без изъянов. Пересчитали кольца. Сосна была ровесницей царя Алексея Михайловича, около 320 лет. И такую красоту спилили! — черствые, бездушные люди. Посоветовала — нарезать спилы и отделать стены вестибюля гостиницы — для «ахов» туристам, местным — для памяти. А грибы!

Осень в ангарской тайге — это целая поэма в цвете, запахах, звуках, вкусе ягод, промельках птиц. Таежные грибы — это непередаваемый азарт, когда их не собирают, а выбирают. Дома открываешь багажник машины, а там до краев подосиновики, челыши — для многолитровых заготовок на зиму. Маслята на обширной старой зарастающей порубке выбираем только маленькие. Час — и два ведра полны… Присели на поваленную сосну, пара бутербродов — кстати. Молча жуем, дышим осенней тайгой. Метрах в пятнадцати из молодых сосенок вышла собака — крупная, серая с подпалинами, высокая в холке. Стоит, настороженно смотрит. «Эй, на!» — протягиваем ей кусок бутерброда. Не подходит. Что она тут делает так далеко от жилья? Кидаем ей кусок. Настороженно отпрянула в гущу веток и внезапно исчезла… Это мы потом сообразили — волк! Ладно, хоть не медведь. Тут это случается, и нередко.

И в непроходимые чащобы забирались, и в прозрачные беломошные ягельные боры. Да что там рассказывать! В Сибири, особенно в Приангарье и Прибайкалье, изумляясь синим далям, душа человека распрямляется, человек вдыхает здоровье вместе с запахами тайги — сосен, мокрых лиственниц после грозы, умываясь леденящими кожу прозрачными струями Ангары, Байкала.