Владимир Зисман - Путеводитель по оркестру и его задворкам
Что еще в оркестре делает фагот? Он играет вступление к знаменитой арии Неморино из «Любовного напитка». С арфой. В стилистике «у кошки четыре ноги». Или «сами мы не местные». Музыку такого же масштаба, исполняя которую в электричке, ты всегда будешь в плюсе, я знаю только в финале «Набукко» Верди. И, разумеется, все коллеги фаготиста во время этой арии ему сопереживают, считая, что фагот, безусловно, главнее тенора, что-то там подпевающего в отдалении.
Совершенно гениально для фагота писал Чайковский. Я даже не говорю об операх. Но Шестая симфония просто написана для фагота. Даже, пожалуй, слишком гениально, потому что Петр Ильич шел от некоторого внутреннего идеала, а фагот — инструмент тростевой, и сыграть на нем шесть piano, как просит Чайковский, очень сложно. И сколько ни затыкай его тряпками и поролоном, он все равно звучит. А дирижер хочет еще тише — ему-то поролоном затыкать ничего не надо. (Все-все, молчу.) Поэтому иногда вместо фагота в одном фрагментике из первой части используют бас-кларнет, которому исполнить любое piano все равно что сигарету выкурить. И он сидит всю симфонию из-за четырех нот.
Так, навскидку, приходит в голову сольная каденция из «Шехеразады» Римского-Корсакова. Очень яркое место. Там, даже если все выучено и получается, главное — чтобы мозги не переклинило из-за многократно накручивающихся, как спагетти, мелких мотивчиков. Чтобы вам было совершенно понятно, что чувствуют в этом месте фаготисты, попытайтесь произнести скороговорку: «Возле ямы холм с кулями. Выйду на холм — куль поправлю». Несколько раз подряд. Как у Римского-Корсакова. А теперь то же самое со сцены.
Но в оркестре есть еще одно чудо — контрафагот. Про него расскажу с особым наслаждением. Но сначала дам слово Томасу Манну. Он не во всем прав, а может, тогда, когда он это писал, что-то было иначе. Но уж больно душевно…
Среди деревянных духовых инструментов был здесь, тоже не в малом количестве, и его антипод, контрафагот, шестнадцатифутовый, как и контрабас, то есть звучащий октавой ниже, чем то указывается в его нотах, мощно усиливающий басы и вдвое превышающий габариты своего меньшого брата, фагота-пересмешника, как я его называю, ибо это басовый инструмент, лишенный подлинной мощи баса, со своеобразной слабостью звука, блеющий, карикатурный. Но до чего же он был хорош с его изогнутой духовой трубой, с нарядным блеском рычажков и клапанов…
Т. Манн. Доктор Фаустус
Похож на старого козла, которого привязали к забору веревкой.
Ю. А. Фортунатов. Лекции по истории оркестровых стилей
Речь идет о верхнем регистре контрафагота.
Честно говоря, когда я услышал контрафагот в институтском оркестре, он мне показался похожим на трухлявое дерево. И звуки, которые из него извлекали, несмотря на разные выписанные ноты, звучали примерно одинаково по высоте, а по тембру напоминали то, что издавал бы пожилой слон, съевший накануне что-то не то.
Несколько позже, услышав контрафаготиста из Госоркестра, я был сильно изумлен, обнаружив, что контрафагот является вполне темперирующим инструментом.
Когда-то на гастролях первым фаготистом поехал Саша Клечевский — музыкант от Бога и замечательный парень к тому же. И чтобы поразвлечься, он попросил контрафаготиста на репетиции поменяться местами. Реакция Саши на инструмент, который он держал первый раз в жизни, была восторженная: «Ну и штуковина! Но тормозной путь…» В общем он, конечно, прав. А чего вы хотите от пары бревен со свисающим сверху металлическим раструбом, лежащих в неподъемном ящике, который обычно приносит рабочий сцены.
Штуковина действительно чудовищная. Естественно, что в цикле «Сказки Матушки Гусыни» в пьесе «Красавица и Чудовище» роль Чудовища исполняет как раз контрафагот. Но это чистая иллюстрация. А когда он используется как музыкальный инструмент, это божественно! В первую очередь в голову почему-то приходят вальсы. Из «Золушки» Прокофьева… У Рихарда Штрауса есть совершенно потрясающей красоты «Мюнхен-вальс», сладостный и баварский до невозможности. С такими глубокими удвоениями баса контрафаготом. Правда, Штраус потом, как он это любит и умеет, со страшной силой забуряется в разработку, и там уже черт ногу сломит, но, если большую часть произведения выкинуть, как это сделал Федосеев, получится самое то.
В общем, необычайной красоты прибор.
Если его правильно использовать.
Труба и тромбон
Самая парадоксальная вещь — это то, что духовики ничего не понимают в струнных, деревянные — в медных, все вместе — в ударных, а дирижер верит только в свои иллюзии.
Случайно услышанная фраза
Самая темная для меня компания — это трубачи и тромбонисты. Хотя, казалось бы, вот они, сидят рядом. И слышно их хорошо. Но когда узнаешь, например, что, поев селедки, трубач не может играть, становится ясно, насколько ты их не понимаешь. Конечно, трубач тебе терпеливо объяснит, что от соленого и — более индивидуально — острого, вяжущего вроде хурмы и чего-то там еще пропадает та мелкая вибрация губ, которая и создает звук. Я, безусловно, могу представить, даже и на собственном опыте, весь комплекс ощущений после анестезии у дантиста и его последствия для исполнителя... Но эти особенности... И ведь по выражению лица понятно, что не кокетничают. Отнюдь.
Жаль смотреть на сих несчастных. Их лица искажены как будто судорогой в страшном напряженьи, и вот-вот будет кровь хлестать из губ. И многие из этих несчастных кончают злой чахоткой.
Франсуа Жозеф Гарнье (1759—1825).
Это, между прочим, гобоист пишет о трубачах
Современные вроде получше выглядят. Но смотришь на них все равно с некоторой опаской и сочувствием. Потому что в любом произведении они всегда на передовой. Так исторически сложилось. Начиная с библейских времен. Конечно, под Иерихоном труба была конструктивно иной, но в изображениях архангела Гавриила с трубой, которая протрубит в Судный день, она вполне узнаваема даже без вентильного механизма, который появился значительно позже, чем большинство изображений в готических храмах.
Трубачу невозможно спрятаться в оркестровой массе, хотя часто изумляешься, когда слышишь тихий, теплый и мягкий звук трубы, да еще и в середине аккорда.
И все-таки против природы не попрешь: у трубы репутация сольного и праздничного инструмента, пожалуй, со времен Монтеверди (на самом-то деле и с более ранних времен, но если говорить об оркестре, то, наверно, справедливо считать откуда-то оттуда).
