Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

— Слушаюсь!

В мрачном настроении отправился я в роту. Справлюсь ли? Начинается новая жизнь — какой она станет? Да и не очень-то тянуло меня на комиссарскую работу…

На компункт полка пришел я, как велено, с вещами, да какие там вещи — один мешок солдатский. Груздев, поприветствовав, сразу сказал:

— Иди помойся и переоденься в чистое, получи новое обмундирование. Да постригись, зарос — не по-комсомольски выглядишь. Заместитель комполка тебе поможет. Даю два часа. Приведешь себя в порядок — приходи.

Меня поразила бестактность комиссара: бывает ли он на передовой, знает ли, что значит сутками сидеть в траншеях?

Я тогда ошибался. Комиссар не уходил от фронтовых сложностей. И мог служить примером отважного человека, таким я его узнал в деле. О чем постараюсь рассказать дальше.

Через два часа во всем чистом, вместо замусоленного ватника — серый монгольский полушубок, я предстал перед Груздевым. И получил первое «партийное задание». В гости к Ивану Яковлевичу должна прийти полковой врач Лидия Николаевна, я должен занять пост перед блиндажом и никого не пускать.

Дежурство мое продолжалось почти три часа. «Черт возьми, я же после бани, как он не понимает?!» — ругался я про себя.

То, с чем я столкнулся в первый же день, показалось мне бесстыдством, особенно после жизни на передовой. Решил для себя: впредь все, увиденное в верхах, буду всякий раз сопоставлять с жизнью на передовой. Неужели и Толя Разумов охранял амурные делишки комиссара? В следующий раз откажусь. (Не отказался.)

Лидия Николаевна, словно птичка, выпорхнула из блиндажа и поспешила в сторону медчасти. Груздев тут же позвал меня, усадил за стол, налил полстакана коньяка из недопитой бутылки:

— Выпей, комсорг! Честно выполнил задание, вижу, замерз.

Коньяк я пробовал впервые, благородный напиток сразу обогрел, тепло разлилось по телу, забылись гневные тирады, еще пуще захотелось спать, две последние ночи я не ложился. Но Иван Яковлевич меня задержал; видимо, стараясь оправдаться, стал рассказывать:

— Семья моя погибла, а с Лидией Николаевной мы встречаемся давно и полюбили друг друга. Если посчастливится дожить до конца войны, поженимся…

Судьба распорядилась иначе. В сорок третьем Груздева направили в Москву, в Военно-политическую академию. Закончил он подполковником, обзавелся семьей (фронтовая любовь была забыта) и уехал служить в Иваново. В семидесятые годы мы встречались в Москве, они с женой приезжали на День Победы.

А тогда, прощаясь, Груздев спросил:

— Ты хоть знаешь, что говорил Ленин на Третьем съезде комсомола? Какими орденами награжден комсомол, какие его главные задачи как верного помощника партии? В чем заключаются пять основных особенностей Отечественной войны, сформулированных товарищем Сталиным?

— Это важно знать комсомольцу, идущему в бой?

— Это важно знать, прежде всего, тебе! Ты теперь — вожак молодежи! Уяснил?!

Мой новый дом — небольшой уютный блиндаж политчасти. Встретили меня приветливо. Как положено, представились друг другу. В блиндаже нас трое: парторг полка, полковой агитатор и я.

— Располагайся, теперь здесь твое пристанище, — показали мне на пустую койку.

Я догадался, что еще две недели назад это было место Толи Разумова.

Обычно на должность полкового комсорга подбирали молодого коммуниста из офицеров-политработников. Но вот комсоргом назначили строевого командира, скороспелого коммуниста. Власть развращает: я видел, как некоторые офицеры, попадая на более высокую должность, резко меняют стиль поведения, появлялись высокомерие, заносчивость, даже цинизм. Исчезала доброта, ради карьеры часто забывали товарищей, с которыми еще вчера ели из одного котелка, из одной кружки пили фронтовые сто грамм. И я старался следить за собой, не нарушать внутреннего кодекса порядочности. Я общался с людьми, старался вникнуть в их настроения, так как, будучи взводным и ротным, убедился, что боевой настрой людей во многом зависит от их состояния души. Поддержать человека, внимательно его выслушать — в этом я видел свою задачу комсорга.

Перед боем беседую с молодым солдатом, спрашиваю:

— Когда ты подашь заявление о вступлении в комсомол?

И слышу:

— Комсомольцем хочешь меня сделать, комсорг? Мечтаешь билет вручить? Мне жить-то осталось всего три часа — до атаки. Так что, товарищ лейтенант, ищи другого.

Долго не мог успокоиться.

Наш командующий говорит:

— Хотелось бы расцеловать каждого бойца, каждого командира, ведь они дерутся за троих, за пятерых!

А его за что целовать?! Каждый день кладет до десяти тысяч бойцов и командиров. Тут у меня с ним серьезные расхождения.

Позвонил в политчасть особист, попросил встретиться. Ничего хорошего от этих людей не жду. У нас состоялся разговор.

— Вы знаете, лейтенант, комсомольца Абрама Розенфельда?

— Слышал.

— Он оказался самострелом. В медсанбате его разоблачили, и солдат сознался. Есть рапорт командира роты. Мы собирались отправить дело в трибунал, но по политическим соображениям решили иначе. Комиссар Борисов посоветовал поговорить с вами. Вызовите его. Допытайтесь, собирается ли этот мерзавец воевать честно, и дайте нам знать.

Решил посоветоваться с Груздевым. Он, как всегда, занялся «спихотехникой»:

— Борисов посоветовал, так выполняй.

Вызвал Абрама в политчасть. Мы были одни. Прежде всего спросил: правда ли все, что пишут и говорят комроты, врачи, особисты? Он все подтвердил. Поклялся больше так не поступать, объяснил: «Сдали нервы». Я попросил его рассказать о себе, откуда он, как попал на фронт.

Еще в детстве у него обнаружился дар художника. В сороковом поступил в Архитектурный институт в Москве. В трудные дни под Москвой их комсорг предложил всей группой, кого еще не призвали в армию, пойти добровольцами на фронт. Через несколько недель их обмундировали и отправили на дальние подступы к Москве. Почти все погибли. Он и еще два студента попали в госпиталь, затем вновь на фронт.

— Я понимаю, на мне как на еврее лежит особая ответственность, я должен воевать не только за Родину и за себя, но и за свой народ, который уничтожает Гитлер.

— Правильно понимаешь, — подтвердил я. — Но ты отклонился. Ты знаешь, Абрам, что ждет тебя за самострел?

— Знаю. Пожалуйста, называйте меня Абраша, меня так все называют. Если разрешите, хотел бы поговорить откровенно, вы же меня позвали как комсомольца, я доверяю вам.

— Конечно.

— Я из Винницы, в этом городе было много евреев, и во всех семьях у нас соблюдали религиозные традиции и разговаривали на еврейском языке. На нем писал свои произведения Шолом-Алейхем — это классик еврейской литературы, которого высоко чтят в нашей стране и во всем мире. Может быть, вы слышали о нем?