Путешествие парижанки в Лхасу - Давид-Ниэль Александра
Данная мифология и грубые либо поэтические ритуалы весьма далеки от подлинного буддизма — рационального учения, не признающего никаких религиозных обрядов. Тем не менее все тибетские мудрецы, даже самые скептичные из них, отстаивают эти обычаи, утверждая, что в такой форме ламаизм соответствует их стране и духовному уровню ее народа.
Часть дворца занята роскошными личными покоями ламы; верхнюю галерею, где расположены беседки в китайском стиле, можно было бы превратить в идеальные висячие сады, каких нет нигде в мире. Но, вероятно, ни одному из государей, сидевших на здешнем троне, не пришло это в голову.
С высоты Поталы открывается вид на всю долину вместе с раскинувшейся на ней Лхасой — с одной стороны, и на пустыню, ограниченную вдали высокой цепью крутых гор, — с другой. У подножия этой гигантской гряды виднеется большой белоснежный монастырь Сера[169] с красными постройками и золотыми крышами подобно дворцу Поталы, и с его могуществом должен считаться владыка Лхасы.
Ко всем моим приключениям на пути в Лхасу, даже самым неприятным из тех, что обычно относят к разряду драматических событий, неизменно примешивалась доля комизма. Не обошлось без смешного и теперь; это придало моему визиту во дворец оригинальную окраску.
Направляясь к резиденции ламаистского государя, я подумала, что безопаснее проникнуть туда вместе с паломниками или с другими посетителями. Если бы я затерялась в толпе подлинных тибетцев, ни у кого не возникло бы подозрений.
К сожалению, мы не встретили на своем пути ни докпа, ни жителей пограничных областей, и я уже смирилась с мыслью, что нам придется взойти на Поталу вдвоем, но внезапно заметила двоих мужчин в крестьянских одеяниях из грубой белой саржи; они прохаживались неподалеку от главного входа.
— Давайте возьмем эту парочку с собой, — предложила я юноше.
— Как же мы можем сделать им такое предложение? — ответил он. — Быть может, они не испытывают ни малейшего желания осматривать дворец.
— И все же попробуем, — возразила я. — Кажется, это простодушные дурачки, что нам и требуется.
В нескольких словах я посвятила сына в свой план.
В тот же миг показалась группа крестьян из тридцати человек, тащивших огромное бревно. Йонгден воспользовался случаем и, резко отпрянув, чтобы избежать столкновения с тяжелым грузом, сильно толкнул одного из двух крестьян.
Он вежливо извинился, и это послужило поводом для начала разговора.
— Атси! Я вас не заметил.
— Не беда, лама, — почтительно отвечали простаки.
— Откуда вы? — осведомился мой юный друг у крестьян с покровительственным видом горожанина.
Один из них назвал неведомую нам деревню, а затем сообщил, что он и его спутник приехали в столицу продать зерно и теперь, покончив с делами, хотят немного развлечься в большом городе, прежде чем отправятся на следующий день домой.
— Вы должны посетить дворец, — произнес Йонгден убежденным тоном.
Крестьяне робко заявили, что это не входит в их планы. Они уже неоднократно бывали в жилище Драгоценного заступника[170] и…
Но Йонгден оборвал их на полуслове и со знанием дела, как один из здешних монахов, принялся перечислять заслуги, которые они приобретут благодаря этому благочестивому визиту. Вместо того чтоб слоняться без всякой пользы по улицам и пить в кабаках, они могут проявить благоразумие и отдать дань уважения обитателям многочисленных лахангов дворца. Затем, сменив тон, гипнотизируя крестьян взглядом, выражающим бесконечное сочувствие и доброту, притворщик добавил елейным голосом, что, раз уж их свела судьба[171], он намерен водить своих новых знакомых из храма в храм, называя им имена богов, чьи статуи там находятся, и рассказывая о них легенды.
Подобная удача выпадает не часто. Два простака последовали за Йонгденом с сияющими лицами, преисполненными благодарности, не помня себя от радости.
Я уверенно шагала позади, поднимаясь по длинным наружным лестницам, ведущим ко второй двери, через которую можно попасть в здание. Трое мужчин прошли первыми, пользуясь правом мужского превосходства. Я тоже собиралась смиренно вступить под своды дворца, как вдруг мальчишка лет десяти — двенадцати, приземистый и толстый послушник с красным лицом, приплюснутым носом и большими ушами, похожий на гнома в монашеской ризе на три размера больше, чем нужно, остановил меня и очень грубо приказал снять мой чепец с подкладкой из овчины.
В таких головных уборах не разрешалось входить во дворец.
Я так была поглощена другими заботами, что позабыла об этом правиле. Мне следовало надеть фетровую шляпу: пату[172] или бакор[173], — а теперь из-за своей оплошности я была вынуждена продолжать прогулку с непокрытой головой. Это происшествие кажется незначительным, но для меня оно грозило обернуться настоящей катастрофой. Я давно носила эту убогую шапку, будучи почти уверенной, что ее положили на моем пути неведомые друзья, обитатели иных миров, чтобы довершить мой маскарадный костюм. Головной убор частично скрывал мое лицо, бросая на него тень, и я понимала, как надежно он защищает меня от посторонних взглядов, не допуская, чтобы меня легко узнали.
Хуже всего было то, что тушь, которой я красила волосы, иссякла до того, как я добралась до Лхасы. Можно было бы купить здесь еще туши, но состояние моего жилища с потрескавшимися стенами и дощатой дверью, в которой зияли большие щели, так что в любой час дня и ночи любопытные могли подглядывать за моими действиями, не позволяло мне снова заняться окраской. Таким образом, мои волосы вновь приобрели свой натуральный каштановый цвет, не сочетавшийся с черными как смоль накладными косами из волоса яка, которые я носила. Эти косы тоже стали значительно тоньше с той далекой поры, когда я обзавелась ими в лесах Ха-Карпо. Теперь они были не толще крысиного хвоста. Когда я закручивала их вокруг лба, наполовину пряча под шапкой, они отдаленно напоминали прическу женщин некоторых кочевых племен, но отвратительный маленький послушник, похожий на жабу, велел мне обнажить голову!.. Я была уверена, что ни один клоун ни в одном из цирков мира не выставлял на обозрение более странную и нелепую прическу, которую мне предстояло явить взорам солдат, ризничих и сотен богомольцев, расхаживавших по дворцу ламаистского владыки.
Однако у меня не было возможности избежать этого испытания. Я сняла чепец и спрятала его за пазухой, как мне приказали, а затем догнала своих спутников. Йонгден слегка отстал, поджидая меня; при виде моего лица он разинул рот от ужаса и с трудом удержался от крика.
— Что вы сделали? — спросил он дрожащим голосом. — Кто отобрал у вас шапку?
— Мне не разрешили войти во дворец в этом головном уборе, — поспешно ответила я.
— Вы похожи на дьявола, — продолжил он с отчаянием. — Никогда в жизни я не видел такого уродства… Вы станете всеобщим посмешищем.
Я чувствовала, что еще немного, и со мной случится истерика. К счастью, безучастные физиономии двоих крестьян придали мне немного бодрости. По-видимому, они не усматривали в моей внешности ничего необычного или странного и продолжали внимательно слушать своего гида, который был охвачен лихорадочным возбуждением и рассказывал без умолку всевозможные истории о богах, святых и Далай-ламах былых времен. Другие посетители встали в ряд, внимая словам речистого оратора, и вскоре вокруг Йонгдена образовалась небольшая толпа людей, восторгавшихся безграничными знаниями доброго ламы, который соизволил их просветить. Я следовала за сыном, смешавшись с толпой, по длинным коридорам и лестницам, входила в узкие двери храмов, и никто не обращал внимания на мою чудовищную прическу. Я одна осознавала, до чего нелепо выгляжу, но постепенно успокоилась, и эта комичная ситуация начала меня забавлять. Йонгден же, когда его первоначальный испуг прошел, по-прежнему не решался смотреть в мою сторону, опасаясь расхохотаться.
