Йенс Андерсен - Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь

Дети, жены и мужья детей, многочисленные внуки – вся эта шумная компания поначалу обосновалась в «Стенхэллене» и в маленькой пристройке в углу участка, и необходимый Астрид летом творческий покой стал недостижим. «По уши в детях и внуках» – так она с ласковой иронией отзывалась о своей интенсивной семейной жизни в роли бабушки, и эта роль была желанной. Но постоянное общение с детьми мешало Астрид, которая привыкла с утра и до обеда работать, записывая все, что приходило ей в голову. Так что в 1960 году она купила небольшую дачу на прибрежном участке неподалеку (дом назвали «Суннананг»), а в 1964 году приобрела старый, стопятидесятилетний дом «Стенторп» на соседнем участке. Таким образом, у Лассе с новой женой Марианне и у Карин с Карлом-Улофом появились собственные дачи на Фурусунде, и каждое лето в 1960-е и 1970-е, с конца июня до начала августа, на острове собирались старики и молодые Линдгрены и Нюманы.

Все «змеиное семя», как в шутку Астрид Линдгрен называла свою непоседливую многодетную семью, собралось на причале на Фурусунде в начале 1970-х. Верхний ряд слева направо: Карл-Юхан, Марианне, Лассе, Карл-Улоф, Карин. В середине: Анника и Малин. Нижний ряд: Андерс, Улле, Астрид и Ниссе. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

Лучше всего Линдгрен чувствовала себя на Фурусунде, когда семьи Лассе и Карин уезжали в город или когда она жила на острове одна не в сезон. Когда не нужно было ничего говорить, практически нечего было слушать – кроме крика чаек, шума кленовых листьев, плеска волн, скрипа лодок у причала, стука дождевых капель в окошки веранды, хлопанья швартовых на ветру и хруста гравия под колесами почтового автомобиля, везущего новости из большого мира, от которого ей ненадолго посчастливилось ускользнуть.

Фурусунд был для Астрид Линдгрен тем же, чем Уолденский пруд для Генри Дэвида Торо, который в 1840-е годы отправился в духовное путешествие и осуществил личный социальный эксперимент. Два года, два месяца и два дня писатель жил в лесах, окружавших город Конкорд недалеко от Бостона. Торо построил жилье из подручных материалов и попытался жить максимально просто и уединенно, вдали от материалистической городской культуры. Непростое искусство сохранения баланса он описал позже в своем романе-эссе «Уолден, или Жизнь в лесу». Это автобиографическое поэтико-философское сочинение Астрид Линдгрен многократно упоминала в числе настольных книг и держала на полочке над кроватью в стокгольмской квартире до самой смерти. Немногие книги, по ее мнению, так целительно действовали на читателя, заточённого в большом городе и тоскующего по природе, как тосковала сама Астрид в День святой Люсии в 1947 году, сидя в одиночестве на Далагатан и узнавая себя в размышлениях лесного жителя о вольном и одиноком существовании «отшельника»:

«Я люблю оставаться один. Ни с кем так не приятно общаться, как с одиночеством. Мы часто бываем более одиноки среди людей, чем в тиши своих комнат. Когда человек думает или работает, он всегда наедине с собой, где бы он ни находился»[63].

Стуре находился в командировке, Лассе – где-то с друзьями, Карин – в кино, а Астрид, которой за несколько недель до этого исполнилось сорок, наслаждалась обществом закоренелого отшельника и его размышлениями о «простой жизни» и единстве человека с природой. Вот что она написала в дневнике в этот памятный день:

«Сегодня вечером я одна. <…> Прочитала предисловие Франса Г. Бенгтсона с биографией Торо в моем новом „Уолдене, или Жизни в лесу“. Плакала над словами Торо о нем самом: „My greatest skill has been to want but little[64]. For joy I could embrace the earth. I shall delight to be buried in it. And then I think of those among men who will know that I love them, though I tell them not“[65]. <…> Иногда меня так тянет быть философом, отказаться от несущественного и „want but little“. Может, пожить в лесу, у Уолдена.

Быть может, имей я такой шанс, из этого что-нибудь да получилось бы».

В книге «Ронья, дочь разбойника», увидевшей свет осенью 1981-го, рассказывается о двух детях, которые, подобно Генри Дэвиду Торо, отворачиваются от мира, где господствует практицизм. Оба – единственные дети в семье, выросли в патриархальных разбойничьих замках, обитатели которых в основном занимались грабежами и воевали друг с другом. Оба ребенка решают уйти из дома в знак антиавторитарного молодежного протеста против отцовских заветов и предаться безграничной лесной свободе. В лесу они построят себе новый дом, станут жить тем, что дарует природа, «днем и ночью, под солнцем, под луной и звездами. Во все времена года, которые неторопливо сменяют друг друга…»[67], как написано в романе.

Одиннадцатилетняя Ронья и ее ровесник Бирк, сын Борки, с самого начала показаны одиночками в духе Торо. Они не нуждаются в обществе других людей, с детства привыкли бродить по лесу и чувствуют себя там не более одинокими, чем восход, куст голубики, Полярная звезда, белка, лось, лисица или заяц. Ронья «жила своей одинокой лесной жизнью. Да, она была одна, но ей никто и не был нужен. Зачем? Дни ее были наполнены жизнью и счастьем».

Но все меняется, когда Ронья встречает Бирка и, несмотря на все препятствия, между ними возникает «нежная связь», как назвала это Астрид Линдгрен в интервью перед выходом книги в 1981 году. Этим любовным отношением проникнуты и дружба родственных душ, и единение с природой. Особенно это ощущается в немногословной блаженной сцене из 14-й главы. Дети пережили нападение диких виттр, избежали падения в водопад и лежат в укрытии под сенью густой листвы:

«– Сестренка моя! – позвал Бирк.

Ронья не слышала его слов, но читала их по губам. И хотя брат и сестра не могли расслышать ни словечка, они вели разговор. О том, что нужно высказать, пока не поздно. О том, как прекрасно любить кого-то так сильно, что можно не бояться даже самого страшного в жизни. Они говорили об этом, хотя не могли слышать ни единого слова».

Столь же сильной движущей силой, наряду с любовью, этим летом соединившей девочку и мальчика, оказывается упоение природой. «Дикий лес им мил» – так говорится о Ронье и Бирке, живущих в триумфальной гармонии со всем вокруг. «Опьянение летом» – так называет Астрид Линдгрен их напряженную, день за днем, жизнь в лесу.

«– У нас с тобой только одно лето для нас двоих, – сказал Бирк. <…> Лето не вечно, он это знал, и Ронья тоже знала. Но теперь они начнут жить так, будто лето никогда не кончится…»

Именно покой и гармонию Астрид Линдгрен искала и нашла на Фурусунде. Намеренно бездеятельную, простую, спокойную жизнь, непохожую на полную стрессов и суеты жизнь в городе. Здесь, в шхерах, Астрид предавалась праздности: только она, природа, ее книги и стенографические блокноты. Здесь «жизнь играла с нею», как она объясняла в письме Анне-Марие 4 июля 1980 года, после операции на желчном пузыре:

«Самое прекрасное в процессе выздоровления – что можно ничего не делать без малейших угрызений. Сейчас нужно бежать на почту вот с этим письмом, да, могу поехать на велосипеде, а потом вернусь домой и не буду делать ничего, жизнь прекрасна».

Нигде в творчестве Астрид Линдгрен этот важный для нее симбиоз человека и природы не описан так реалистично, как в 8-й главе «Роньи, дочери разбойника». Дети еще не сбежали из дома, но после зимнего заточения в своих замках оказываются наконец на свободе и чувствуют, как сквозь все поры из них выходят мрак и холод этих шести месяцев в миг, когда весна заключает их в свои животворные объятия.

«Они долго сидели там молча, радостно купаясь в весне. Они слышали, как громко, на весь лес, поет черный дрозд и кукует кукушка. Новорожденные лисята кувыркались возле своей норы совсем близко от них, на расстоянии брошенного камня. Белки суетились на верхушках сосен, и дети видели, как по мшистым кочкам скачут зайцы и исчезают в лесных зарослях. Совсем рядом с ними мирно грелась на солнце гадюка, у которой вот-вот должны были появиться на свет змееныши. Ронья и Бирк не мешали ей, а она не мешала им. Весна была для всех».

После смерти Улле Хелльбума в 1982 г. работать над экранизацией «Роньи, дочери разбойника» продолжил Таге Даниэльсон. В более поздних публикациях и фильмах принято писать патроним Роньи (Rövardotter – Дочь Разбойника) с заглавной буквы, однако сама Астрид Линдгрен всегда писала его со строчной. Конечно, Ронья – дочь Маттиса, но более всего принадлежит себе самой. Справа – Ронья (Ханна Зеттерберг), в центре – Бирк (Дан Хофстрём). (Фотография: Рольф Карлсон / ТТ)

Астрид Линдгрен всю жизнь волновала тема безотчетного и непосредственного единения ребенка с природой. В миг задумчивости Мелькер Мелькерсон с острова Сальткрока задается вопросом: «Почему нельзя на всю жизнь сохранить такую вот удивительную способность воспринимать как откровение землю и траву, шум дождя и звездные миры?» Вопрос Мелькера возник из-за младшего сына. Дитя природы Пелле воспринимает сущее как череду чудес, глаза его распахнуты, он подмечает мельчайшие детали. И если Мелькеру трудно найти в глубине своей души это «дитя природы», то сама Астрид Линдгрен как раз умела быть «в единстве с природой, вливаться в нее и чувствовать ее силу», как она сама сказала в интервью «Гётеборгпостен» в мае 1983 года и добавила: «Это любовь, которую я никогда не потеряю. Любовь, которая остается с тобой до конца». И в книге, посвященной родителям, в 1975 году, и в альбоме «Мой Смоланд» в 1987-м Астрид Линдгрен рассказывает о том, какую роль в ее жизни играла природа – источник детских воспоминаний: