Сергей Лавров - Лев Гумилев: Судьба и идеи

Савицкий считал, что памятники кочевнического искусства можно разделить на три основных «пошиба»: классический, фантастический и графический; последнему, по его мнению, мог бы позавидовать любой современный абстракционист522. «Звериный импрессионизм» был, по-видимому, стилем гуннской державы, так сказать, «гуннским ампиром»523.

Вернемся еще раз к тому, что же хунны брали у Китая «для тела»; не были ли они просто эпигонами, никогда и ничего не изобретя сами? Л.Н. многократно подчеркивал обратное. Он приводил несколько характерных примеров. Штаны были изобретены кочевниками еще в глубокой древности. Когда в IV в. до н.э. правитель древнекитайского царства Чжао решил реорганизовать войско и завести конницу, выяснилось, что конников надо одеть «на варварский манер» — т. е. в штаны, которых китайцы никогда не носили. Правитель оказался в трудном положении, о чем и сказал своим приближенным: «Сам-то я уверен, что сделать это необходимо, но боюсь, что Поднебесная будет смеяться надо мной»524.

Стремя появилось в Центральной Азии между 200 и 400 гг. Правда, кто придумал стремя — сяньбийцы или другой народ, до сих пор неясно. Кочевая повозка на неких деревянных обрубках сменилась сначала коляской на высоких колесах, а затем — вьюком. Кочевники изобрели изогнутую саблю, вытеснившую прямой меч, а их длинный лук метал стрелы на расстояние до 700 м. Круглая юрта считалась в то время наиболее совершенным видом жилища525. Недаром она дошла до наших времен и ее можно видеть на горных пастбищах Киргизии!

Л.Н. делал широкие выводы по линии сравнений «Азия — Европа». «Таким образом мы должны признать, — писал он, что хунны на заре своего пассионарного взлета были не лучше и не хуже, чем, скажем, франки, арабы, славяне и древние греки в аналогичном этническом возрасте»526.

Однако рост пассионарности, согласно Гумилеву, в этнической системе благотворен лишь до какой-то степени. После подъема наступает «перегрев», и для хуннов он наступил в середине I в. до н. э., а закончился в середине II в. Вместе с единством этноса была утрачена значительная часть его культуры и даже исконная территория — монгольская степь527. Горбоносые бородатые хунны покидают родную страну на берегах Селенги и Онона. «От могучей державы, — заметил Л.Н., — остались только кучки беглецов»528.

Против Хунну работали два фактора: внешний и внутренний. «Фактор соседства» (Китай) вызывал смещение исторического процесса. «На востоке, — писал Гумилев, — так влияли китайцы, погубившие державу хуннскую и тюркскую»529. Выдержав три войны с Китаем, хунны потеряли много боеспособных мужчин; это вызвало ослабление державы. В ней сложились две противоположные по психическому складу «партии». Южная (консервативная часть общества — «тихая») ушла к Китайской стене. Ханьское правительство дало им возможность селиться в Ордосе и на склонах Иньшаня, используя их в борьбе против северных хуннов. В Китай пришли не завоеватели, а бедняки, просившие разрешения поселиться на берегах рек, чтобы иметь возможность поить скот530. На север ушла пассионарная часть, сохранившая традиции покойных шаньюев — «право сражаться на коне за господство над народами»531. К 97 г., когда Хунну было сокрушено, это были уже совсем другие хунны...

История «северных хуннов» достаточно сложна. Так называемые «неукротимые» к 158 г. н. э. достигли Волги и Нижнего Дона, где вошли в соприкосновение с аланами. История хуннов с 158 г. до 350 г. совершенно неведома. Л.Н. писал, что за 200 лет они изменились настолько, что стали новым этносом, который принято называть «гунны»532.

Аммиан Марцеллин (330 — ок. 400 гг.) — офицер римской армии, участвовавший во многих восточных походах и знакомый с описываемыми событиями не понаслышке, подтверждает локализацию гуннов на Средней и Нижней Волге. Правда, для него это было где-то далеко, «за болотами, у Ледовитого океана». По его описанию, и здесь он более достоверен, чем, рассуждая о географии, для гуннов не типичны монголоидные черты: скуластость или узкие глаза533. По мнению Г. Вернадского, это не совсем так: «Более или менее общепринятым считается мнение, по которому орда гуннов тюркского происхождения; к ней, однако, присоединились также угры и монголы, а на последних этапах она включает также некоторые иранские и славянские племена»534.

Лишь несколько страниц в «Хунну» посвящено уже не хуннам, а гуннам. Здесь Л.Н. суров, но вряд ли справедлив. Он от души их жалеет, сравнивая с хуннами: те строили избы на зимовках, но ничего подобного не было у гуннов. Зимой они кочевали по разным местам, «как будто вечные беглецы с кибитками, в которых они проводят жизнь»535. Главное отличие гуннов от хуннов, согласно Гумилеву, состояло в утрате стереотипов поведения, связанных с политической организацией, и прежде всего — института наследственной власти. Гунны сокрушают все, что попадет на пути; это — деградация, потеря того, что было достигнуто в культуре и организации прошлого у хуннов536.

По-другому оценивает гуннов П. Савицкий. Он пишет о «драматической напряженности гуннской истории». Великий завоеватель Мотуна (Модэ) объединяет восточноевразийские степи. Созданная им держава, сначала развивается с успехом, а затем все более клонится к упадку. Трагическое метание вождей и масс между подчинением Китаю и борьбой за независимость, часто в условиях голода и холода. Неподчинившиеся уходят в срединноевропейские степи. Настает видимая или действительная двухвековая передышка. Затем следует ошеломляющий прыжок на запад; занятие в несколько лет западноевропейских степей, а несколько позже — Аттиловы походы в Европу. По Савицкому, — история гуннов знаменует собой историческое единство Старого Света. Это было «завоевание-переселение» в отличие от «завоевания-расширения»537.

Отправная база гуннского движения была потеряна гуннами уже ко II в. нашей эры. Савицкий следующим образом пояснил Л.Н. свое расхождение с ним по поводу истории гуннов: «Поскольку Вы считаете, что в первые века н. э. степь была так сильно обескровлена, мне не совсем ясно, откуда же, по Вашему мнению, взялись гунны великого Батюшки-Аттилы? Ведь они с большим треском и блеском действовали уже в первой половине и в середине V в.»538.

Жители Лютеции (Парижа) уже хотели бежать из города, страшась орд Аттилы. Он, правда, немного не дошел до Лютеции, но опустошил Страсбург, Шпеер, Вормс и Майнц, осадил Орлеан, то есть «гулял» уже и вдоль Луары. Далеко зашел «Батюшка-Аттила», и был он, конечно, пассионарен, а не «перегрет». В дальнейшем Л.Н. «смягчился» и к гуннам, заявив, что «гунны — это возвращение молодости хуннов»539.