Павел Федоров - Генерал Доватор (Книга 1, Глубокий рейд)

- Старым маршрутом? Через болото? - Карпенков не верил своим ушам.

- Да, - подтвердил Доватор. Ему подвели коня. Лев Михайлович ласково погладил его от морды до перевитой мускулами груди, счистил комочки присохшей грязи, с медлительным спокойствием поймал ногой перевернувшееся стремя и, уже сидя на коне, деловито и просто добавил: - Немцы сейчас усиленно передвигают части - будут стараться прижать нас, да еще покрепче, чем прежде. Обман они обнаружили наверняка, а мы еще раз обманем их. Если вчера прошли через это адское место, значит, пройдем и сегодня. Будем торопиться, чтоб наверняка быть завтра на Большой земле. В жизни, Андрюша, все надо делать наверняка! Шагом марш!

Карпенков понял. Он вскинул на Доватора повеселевшие глаза.

- А ведь верно: ни одному черту не придет в голову искать нас на этом пути.

Лев Михайлович только крякнул, надвинул на лоб кубанку, разобрал поводья и без суеты и лишних слов поехал вперед.

Если бы вчера сказали Карпенкову, что завтра ему снова придется плыть по тому же самому вонючему, страшному болоту, то он не поверил бы, а сегодня он смотрел на это, как на рядовой факт в истории всего беспримерного похода.

ГЛАВА 22

На совещании в штабе генерала Штрумфа за столом сидели офицеры всех рангов.

Жирный подбородок генерала Кляйнмана упирался в воротник френча, а его зоркие глазки колюче блестели под пенсне, задерживались на полковнике Густаве Штрумфе и нагловато улыбались: его радовала смертельная бледность полковника.

Густав сидел, выпрямив спину, и, держа руки под столом, машинально рвал кожаные перчатки. Ему казалось, что он присутствует не на совещании под председательством родного отца, а на тайном судилище инквизиторов. Все были корректны, вежливы, но сухи и холодны. Генерал не обвинял, но и не оправдывал сына. Он обстоятельно анализировал обстановку. Все присутствующие понимали, что несколько дивизий, предназначенных для наступательных операций, вынуждены были совершать нелепые марши и гоняться за Доватором по лесам Смоленщины. Они несли потери, тратили боеприпасы, жгли горючее, окружали и блокировали лес, вели окопные работы - и все напрасно. Бомбардировщики целую ночь сбрасывали фугасы на костры, около которых никого не было, пехота "атаковала" лес - и к утру нашла в болоте несколько дохлых лошадей... А ведь казалось, все было рассчитано до мелочей: в какие часы и даже минуты должно было покончить с конницей, - и все пошло прахом! Доватор наутро очутился на сорок пять километров юго-западнее места окружения, истребил батальон Круфта, соединился с авиадесантом, получил боеприпасы и ушел в неизвестном направлении. Теперь надо было вновь перегруппировывать потрепанные дивизии, заводить всю машину сначала.

Генерал Штрумф постарался обрисовать положение таким образом, что никто не мог сказать, будто в неудачах виноват его сын. Все провалы были отнесены за счет русского леса и маневренности казачьего соединения. Густав понимал, что отец выгораживал сам себя.

На совещании было решено резервами армейской группы "Гамбург" блокировать все выходы из демидовских лесов. Танковая и пехотная дивизии под командованием генерала Эллерта должны уничтожить конницу в момент ее окружения где бы то ни было. А в том, что она будет окружена, никто не сомневался. Для проведения этой операции было выделено три армейских корпуса. Им же было вменено в обязанность очистить от партизан леса Смоленщины.

В Боярщину, где стояли тылы дивизии, которой полковник Штрумф командовал до появления Доватора, и где находилась его личная штаб-квартира, он приехал под вечер.

Вылезая из машины, полковник приказал адъютанту сообщить жене о его приезде, сам же направился в штаб, куда велел привести пленного казака.

Когда солдат ввел связанного Торбу в комнату, полковник, заложив руки за спину, ходил из угла в угол. Голова Захара была обмотана нательной рубашкой. Она пропиталась кровью, присохла к волосам и щеке. Захар был ранен в голову, контужен тяжелой миной и ушиблен бревнами. Немцы вытащили его из-под обломков сарая в бессознательном состоянии и сейчас же отправили в штаб полковника Штрумфа. Живой казак был ценной добычей. Очнулся Захар в каком-то сарае, после того как ему вылили на голову несколько ведер воды. Немцы хлопотливо куда-то бегали, кричали друг на друга и явно торопились привести его в чувство, но о том, чтобы перевязать раненого, никто и не подумал. Это сделал Захар сам. Никогда не предполагал он очутиться в таком страшном положении. Все что угодно: ранение, смерть, но не живым в руки гитлеровцев! Как это получилось, он и сам не помнил. Первое, что пришло ему в голову, - вырвать у конвойного солдата винтовку, и тогда... "Убьют, - мелькало в голове. - Пусть убьют! Ведь живым все равно не выпустят..."

Теперь же, стоя перед полковником, Торба привел свои мысли в полный порядок. Захар видел, что его охранял один немецкий солдат, который дожидался в передней комнате. Захар был с полковником с глазу на глаз. Убить полковника Торбе казалось пустяком, а солдата тем более - солдат был низкорослый, плюгавый, в широких брюках с потертыми коленками. Стоило выбежать из сеней, а там - огороды... Дальше - речка, кустарник и родной лес. Только бы развязали руки!..

Штрумф снял безрукавный, сизого цвета макинтош и вместе с фуражкой повесил на гвоздь. Присев за стол, он не спеша закурил сигару и, пуская колечки дыма, спросил:

- Ваше звание, господин потомок кубанских атаманов?

- Прикажите развязать мне руки, я ранен... Иначе говорить не буду.

- Хор-ро-шо! - Полковник встал, подошел к двери, что-то крикнул по-немецки.

Вошел плечистый, в кителе, худой, длиннолицый офицер, такой же прилизанный и надушенный, как и полковник. На рукаве у него была нашивка с изображением мертвой головы. Откуда он взялся, Захар не знал. Когда он развязывал на руках Торбы кавказский наборный ремешок, у Захара стучало сердце: план рушился... Офицер ушел.

- Я вас слушаю, - сухо произнес полковник.

На остром лице полковника промелькнуло что-то гадкое, похожее на ехидную улыбку. Он расстегнул ворот кителя и обнажил тонкую белую шею.

Захар не спускал с него глаз. Подскочить бы, схватить эту шею грабастыми пальцами, давануть... Но полковник в это время достал из кобуры парабеллум и положил его на край стола.

- У вас дурной характер. Вы женаты? - склонив набок голову, спросил полковник.

- Я вам ничего не скажу, - хрипло проговорил Торба.

- Хорошо! - Полковник снова что-то крикнул в дверь.

Послышалась возня, потом шумно распахнулась дверь. Захар, прикусив побледневшие губы, вздрогнул. Длиннолицый офицер и солдат втолкнули в комнату Оксану Гончарову. Она была в изодранной в клочья сорочке, с распущенными волосами. На голых плечах и груди лиловели кровоподтеки. Лицо опухло до неузнаваемости, под черными дугами бровей ярко вспыхивали большие глаза.