У. Мор - «Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941

День за днем, месяц за месяцем нас окружала одинаковая обстановка и одни и те же люди. А теперь, похоже, и год за годом нам предстояло видеть одни и те же лица, заниматься одними и теми же делами. Мы это осознали в полной мере, и теперь мелочи, раньше остававшиеся незамеченными, стали нестерпимо раздражать, а никогда не замолкающий голос моря, раньше успокаивающий и умиротворяющий, теперь все чаще начинал звучать пугающим крещендо.

До сих пор нас постоянно сопровождали чайки и небольшие птицы, живущие на африканском побережье, но теперь нас покинули и чайки, и черно-белые голубки, которых так много у мыса Доброй Надежды. С нами остался только альбатрос, круживший над мачтой, и, глядя на него, я поневоле начинал верить, что древние легенды не врут и в этой гордой птице действительно заключена душа погибшего капитана, который не в силах расстаться с морем.

Символом самой отвратительной погоды в эти безрадостные дни стала для нас фигура одетого в желтый плащ впередсмотрящего на полуюте, высматривающего айсберги. Еще одной приметой времени стал увеличившийся поток пострадавших в лазарете. Люди шли туда с ушибами, сломанными пальцами и конечностями — неизбежными спутниками любого шторма.

— Мор, — сказал однажды Рогге, — я решил отправить команду в отпуск.

— В отпуск? — удивленно переспросил я. — Но куда? На ближайшую льдину?

— Нет. Мы организуем дом отдыха.

Я молча ждал, понимая, что Рогге сам выложит всю информацию, которую мне следует знать. Он наверняка припрятал козырь в рукаве.

— Мы не можем отпустить их в увольнение на берег, значит, должны предоставить увольнение на борту. Семь суток каждому. На этот период они будут освобождаться от всех обязанностей, даже от необходимости соблюдать дисциплину. Конечно, если не будет никаких ЧП. Позаботьтесь, пожалуйста, лейтенант, чтобы «отпускное» помещение приобрело привлекательность.

Я улыбнулся. Предложение Рогге, вне всяких сомнений, удивит и обрадует команду. Сегодня, оглядываясь назад, я уверен, что именно эта новая система помогла нам избежать неприятных конфликтов, возникавших на других судах между офицерами и командой в результате перемен, трудностей, оторванности от дома.

Когда мы закончили оборудование «отпускного» центра, он приобрел на редкость привлекательный вид. Фотографии родственников на стенах, несколько пейзажей, модели судов. Реакция команды не могла не порадовать. Первая партия, уходившая «в отпуск», постоянно придумывала все новые детали, чтобы усилить иллюзии.

— К вам делегация, господин капитан.

— Делегация? — удивился Рогге.

За дверью каюты стояло шестеро «отпускников», одетых в самое лучшее, что смогли выбрать из трофеев: нарядные костюмы, яркие рубашки, шорты, спортивные куртки.

— Мы пришли попрощаться, — сообщили они. В руках они держали чемоданы, снабженные ярлыками лучших курортов и самых дорогих отелей Германии.

Позже капитану принесли неожиданное послание:

«Прекрасно проводим время. Погода великолепная!»

Вообще-то говоря, поддерживать дисциплину так называемыми традиционными методами было вовсе не легко. Методы Рогге оказались куда более эффективными. Не стану утверждать, что у нас не было неудач…

— Прошу прощения, не могу задержаться, чтобы убрать столы. Спешу на дежурство, — хором проговорили сигнальщики и с важным видом, так раздражавшим их товарищей, вышли из столовой. Они имели все основания гордиться своими достижениями в роли впередсмотрящих, но ведь это еще не повод…

Тощий и всегда отличавшийся злобной язвительностью матрос изо всех сил стукнул кулаком по столу.

— Парни! — завопил он, обращаясь к своим соседям по столу. — С меня хватит! Кем, черт побери, возомнили себя эти кретины сигнальщики? Лично я не собираюсь за ними убирать. Пусть все останется как есть.

В ответ раздались одобрительные голоса:

— Пусть сами делают грязную работу, нечего отлынивать.

В разгар всеобщего возмущения появился старшина.

— Уберите этот стол, и побыстрее.

Гробовое молчание. Старшина нетерпеливо огляделся, спеша вернуться к выполнению своих многочисленных обязанностей.

— Чего вы ждете? Я отдал приказ.

Тишина.

— Вы что, не слышали? — моментально обозлившись, проревел он. — Немедленно уберите стол.

Несколько человек сделали неуверенное движение к столу, но остановились. Вмешался тощий матрос.

— Это стол сигнальщиков, — объяснил он, — пусть они и убирают.

— Не важно, чей он. Убирайте!

Матрос хмуро взглянул на старшину, потом оглянулся на товарищей.

— Не буду!

— Что? — не поверил своим ушам старшина.

— Не буду, — твердо повторил матрос.

— Я тоже, — добавил его товарищ.

Вошел дежурный офицер.

— В чем дело, старшина?

И старшине пришлось объяснять, почему вокруг стола, который следует всего лишь убрать, стоят хмурые матросы и со злостью взирают по сторонам.

— Вы слышали приказ старшины? — спросил офицер.

— Так точно.

— И отказываетесь его выполнять?

— Так точно.

Ну что ж, подумал офицер, понимая, что за развитием событий наблюдает несколько десятков матросов, остается только один выход.

— Караульный! Этих людей под арест!.

Являясь председателем военного трибунала, я был поставлен перед очень деликатной проблемой, причем насколько деликатной, я понял, только углубившись в наше военное законодательство.

Два матроса обвинялись в мятеже. Это означало, что они могут быть расстреляны или повешены. Можно было отпустить их, но мы не могли этого сделать, как бы безвредны ни были их действия и какие бы извинения они ни принесли, поскольку их вина была очевидна. Отпустить их, проявить снисходительность, позволив остаться на свободе среди своих товарищей в таком рейсе, как наш, было бы не только неправильно с официальной точки зрения, но и опасно с моральной. Я стремился найти то, что англичане называют золотой серединой, и не мог.

— Отсрочка наказания, — отчаявшись, объявил я и отправился изучать тома законов.

Вот оно! Архаичная оговорка…

— Введите заключенных.

Матросов ввели, и я торжественно объявил приговор:

— Три месяца крепости.

Заключение в крепости раньше применялось к офицерам благородного происхождения и являлось формой почетного лишения свободы. Но приговор звучал достаточно внушительно, чтобы в зародыше подавить желание подражать нарушителям. Он произвел впечатление на команду и даже на сигнальщиков.

— Три месяца крепости? — удивился Каменц, когда людей увели. — Но это же невозможно исполнить.