Вениамин Каверин - Литератор

К. Федину

Или почта плохо работает, милый Костя, или ты сделал вид, что не получил моего второго письма, в котором я просил извинить меня за невольную небрежность. Впрочем, я сам опустил его в твой почтовый ящик. Ты пишешь, что я, «как видно, не слишком рассчитывал» на твое участие в сборнике памяти Тынянова. Нет, рассчитывал, иначе не стал бы к тебе обращаться.

Впрочем, мне понятно твое нежелание вспоминать о питерских годах. Ведь мы тогда были ближе к литературе, неправда ли?

Извини за этот, может быть, слишком свободный тон. Никак не могу привыкнуть к тому, что ты — начальство.

Обнимаю тебя.

1.6.64.

Москва

Ялта, 27/XII—66 г.

Дорогой Костя!

Очень сожалею, что мне не удалось зайти к тебе перед отъездом в Ялту. Мне хотелось переговорить с тобой — о литературном наследии Левы Лунца — и о книге Керна[149] (о нем), которую я читал. Мне кажется, что давно пора выпустить произведения Лунца, чтобы он занял, наконец, принадлежащее ему место в нашей литературе. Для этого необходима Комиссия по литературному его наследию. Может быть, ты мог бы поставить этот вопрос в секретариате, воспользовавшись нашим письмом? Или надо действовать как-нибудь иначе? Эту записку и наше письмо передаст тебе Соломон Семенович Подольский, который давно занимается творчеством Лунца. Он собрал его произведения и написал тщательную работу о нем.

Обнимаю тебя и желаю здоровья и счастия в Новом году.

Л. Рахманов

У меня среди писателей много друзей. Но дружеские отношения бывают разными и — даже более того — удивительно непохожими друг на друга. Бывает дружба короткая, яркая, сверкнувшая, но оборвавшаяся подчас по совершенно непонятным причинам. Но бывает медленное понимание друг друга, всматривание, заставляющее как бы вызревать те отношения, которые сопровождают всю жизнь.

Обычно такая «вызревающая» дружба сопровождается редкими встречами и многолетней перепиской. Она особенно сильна по отношению к тем, кто работает медленно, заставляя читателя годами ожидать новой книги. Таков Рахманов.

В молодости мы были далеки друг от друга, в годы войны оба оказались военными корреспондентами Ленинградского ТАССа, и я впервые оценил спокойную рассудительность Леонида Николаевича, его трезвое мужество, его неторопливое самообладание. Черты его характера во многом прямо противоположны моим. Я тороплив, работаю каждый день, легко принимаю ответственные решения, о которых подчас потом горько сожалею, словом, мой характер полон горячности одновременно с методичным постоянством. Рахманов — ровен, перемежает работы продолжительными периодами чтения, решения принимает после долгих размышлений, когда это необходимо — холодно-логичен и чувства ценит меньше, чем мысли. Может быть, я в нем ошибаюсь, но ошибкам этим добрых пятьдесят лет, и они ни разу не помешали чувству глубокого уважения друг к другу. Я считаю его писателем недооцененным. Из его хороших пьес только одна — «Беспокойная старость» — составила ему имя, причем он нимало не заботился об этом. Пьеса о Дарвине — «Даунский отшельник» — лучше, чем «Беспокойная старость», однако она прошла незамеченной.

Я считал своим долгом написать о его книге воспоминаний «Люди — народ интересный». И написал (статья «Простор для опытной руки». — Собр. соч., т. 8).

Печатаю здесь мои письма, из которых видно, что он, как и я, не может работать, не соотносясь с интересами всей нашей литературы в целом. Тысячи писателей работают, так сказать, на собственном огороде, не заботясь при этом о том, что делается на всем бесконечном пространстве нашей литературы. Этого не было, когда я начинал, не зависть и не желание во что бы то ни стало обогнать соседа любыми средствами, а напротив — желание добра, новизны, глубины незримой нитью связывало нас. Думаю, что в иных случаях эта нить не оборвалась. По меньшей мере, между Рахмановым и мною она существует.

Нам было дело до Сергея Хмельницкого, и до мемуаров Шварца, и до многого другого. Ни он, ни я никогда не отказывались помочь тем, кто шел в литературе своим, хотя бы в малой мере оригинальным путем.

Дорогой Леонид Николаевич!

Трудно пересказать «Зойкину квартиру». Когда будете в Москве — приходите, у меня есть все пьесы Булгакова. Я очень рад, что Вам понравилась моя статья о нем. В 6-м (застрявшем) томе — она побогаче. А в сборнике воспоминаний о Булгакове — еще побогаче. Я написал о нем четыре раза — в сущности, одно и то же. Но мне все хотелось написать получше. Да и узнал я о нем много нового и очень интересного. Я его, к сожалению, никогда не видел. О нем когда-нибудь будут говорить: «Булгаков — автор „Мастера и Маргариты“». Его сборник, куда войдет и «Белая гвардия», выйдет в 1966 году в Гослите.

Пожалуйста, будьте здоровы и напишите свои три пьесы. При всем уважении к Вам, я свирепо отношусь к Вашему «малописанию», на которое Вы не имеете никакого права…

9/XI—1965

Спасибо за подарок, за память. Книга издана превосходно, и приятно было увидеть на клапане Ваш умный, похожий на кого-то из декабристов, упрямый и вполне надежный во всех отношениях профиль. Я с удовольствием перечитаю Ваши повести и буду просить Вас о том же, когда выйдут мои. Впрочем, выходят у меня не повести, а статьи под названием, которое можно было бы поставить эпиграфом к этому письму: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». До сих пор не понимаю, как это преступное серапионовское название пролезло через нашу могущественную цензуру. Знаете ли Вы, что сказал о ней мой Сенковский? «Попросите цензуру задуть свечу, и они погасят самое солнце».

Напишите мне, дорогой Леонид Николаевич! Мы все пишем и выпускаем книги, — это-то что! А письма — забытый жанр! У меня был как-то Яша Гордин, от которого я с удовольствием узнал о Ваших делах и затеях. Но это было давно. Не худо бы повидаться, тем более что с каждым годом наш круг становится уже.

Сборник памяти Шварца надо было печатать в Москве. Я читал Ваши превосходные воспоминания…

15/XI—1965

Спасибо Вам за то, что Вы прочитали мой толстый полуискренний роман.

Вопрос: любит — не любит — мы с умной, талантливой, тактичной, хорошенькой Наташей Рязанцевой решили, мне кажется, недурно. Я бы сказал «блестяще», если бы все это не было еще в плане. Работать с ней интересно, и я с нетерпением жду ее в Ялте — обещала приехать в середине мая. А потом — в июле — я поеду в Репино дней на двенадцать. В том, что сценарий будет лучше романа, у меня нет никаких сомнений. Именно это произошло с «Исполнением желаний» — ставит (собирается) Мосфильм.