Андрей Грешнов - Дух, брат мой

По пути в город кто-то из группы задал Дауду вопрос о численности отрядов моджахедов, на что он ответил: «Может быть, для вас они и моджахеды, а для нас просто бандиты и контрреволюционеры. У них нет никакой перспективы одержать здесь военную победу. Мы полностью контролируем ситуацию в Герате, а к ракетным обстрелам все уже привыкли. Бандиты только и могут, что обстреливать предприятия и больницу. Но делают они это исподтишка, не решаясь подойти близко к городу. Мы не будем иметь к ним вопросов, если они перенесут свой огонь на наши посты и гарнизоны. Война есть война. Но зачем крушить школы и библиотеки?». С уходом «квое дуст» (сил друзей) — так афганские военные всегда называли наши воинские части и подразделения — исчез сам повод для войны, продолжал Дауд. Оппозиция не может предложить мирному населению ничего кроме войны, но уже между собой. «В уездах Обе, Кухсин, Гольранг, Паштун-Заргун сейчас идут кровопролитные бои между отрядами Турана Исмаила и гульбеддиновскими бандами. Турана поддерживает несознательное местное население, в основном таджики. А ИПА здесь ненавидят все поголовно. Так что, в конечном счете, если нам и придется встретиться в открытом бою с душманами, то это будут исмаиловцы. А гульбеддиновцев они и сами перебьют постепенно, — изрек генерал. — Дорога Тургунди-Герат разблокирована и безопасна, дорога на КПП Ислам-Кала, откуда каждый день возвращаются из Ирана группы беженцев, тоже открыта».

Уже сидя на броне, один из охранников генерала — боец невидимого фронта — рассказывал мне, что пламенная речь Дауда — вовсе не блеф, что в действительности в Герате, как ни в какой другой афганской провинции, люди восприняли призыв властей к национальному примирению как руководство к действию. Мирное население, сильно пострадавшее от советских БШУ, хочет жить спокойно и заниматься земледелием. Гератская долина — место благодатное. Воткни палку в землю, и через месяц на ней появятся листья, а через год — гранаты (плоды). В 86-м году после вашей «операции» в старом Герате, продолжал офицер, протоколы о перемирии подписали с властями семь авторитетных полевых командиров, отряды которых насчитывают в своих рядах девять с половиной тысяч человек. Сейчас под Гератом воюют, в основном между собой, чуть более шести тысяч душманов. Часть из главарей этих групп, а всего их 150 — уже подписали с МГБ Афганистана секретные соглашения. Часть банд очень пассивная. В основном действуют на нервы Туран Исмаил и отряды проиранской «Хезболлах». У Турана в банде, прямо как медом намазано, опять там французский журналист объявился. «Одного ваши ребята несколько лет назад подстрелили, так вот же, опять появляются, неугомонные. Ну да шайтан с ним, с этим журналистом, вот то, что у него в банде саудовский инструктор — это хуже. Наши люди в банде есть, они все шаги этого Шейха Абдуллы отслеживают и сообщают. Правда, с большим опозданием, поэтому и не можем его ликвидировать», — рассказал собеседник.

За разговорами доехали до гератской «бетонки». Место неузнаваемо. Что же здесь произошло?! Сосен и кедров, некогда росших вдоль дороги, и которые так и останутся навечно в памяти наших солдат, уже нет и в помине. На местах, где росли деревья, зияют огромные ямы. В некоторых из них сидят землекопы и стараются выкорчевать из почвы остатки твердых, как каменный, уголь корней. С уходом наших войск, перестал качать топливо в сторону Афганистана нефтепровод. Февраль и март выдались холодными, в Герате даже выпал снег. Чтобы не замерзнуть, люди решили распилить эти вековые деревья на дрова. Посажены они были еще в незапамятные времена и уже взрослыми украшали путь к летней шахской резиденции. А сейчас только дыры в земле. Розовых кустов, которые назло войне все эти годы цвели и радовали и гератцев, и шурави своим благоуханием, тоже нет. Все кустики и прутики пошли в печь…

Дорога от аэродрома к городу считается самой спокойной. Ранней осенью 86-го ехал на броне с нашими «крепостными» бойцами от майдана. Развалились на броне, курили и пили фанту. Один из них и говорит: «Если ты в МГУ учился, то переводчика местного из группы советников должен был знать». Я спросил почему должен «был»? «Был — потому, что убили его с месяц назад с советником вместе», — сказал лейтенант. А я ответил, что не знаю такого, и что вроде бы из ИСААшников недавно никого не убивали. Вспомнил я его потом, через много лет, когда был в институте по своим делам и наткнулся на доску памяти ребят, погибших в Афганистане — военных пятикурсников и «гражданских» трете-и четвертокурсников, которые, как сейчас выясняется, и не воевали вовсе, а «по кабинетам сидели». «Работники, направленные на работу в Афганистан в период с декабря 1979 года по декабрь 1989 года, отработавшие установленный срок, либо откомандированные досрочно по уважительным причинам». Причины у многих были очень уважительные. Настолько уважительные, что в самолетах им даже дозволялось не сидеть, а лежать. Расстреляли Володю Твирова с его советником, когда они ехали на аэродром. Ехали одни, без сопровождения, в УАЗике — дорога ведь безопасная. Вовка-то не в Герате служил, а в Кабуле. Просто поехал на время болезни подменить другого переводягу. Лицо его я вспомнил, только тогда, когда увидел ту памятную доску в институте. Тогда же, проезжая мимо виллы отделения гератского ЦК ДОМА, углядел во внутреннем дворике, справа от ворот целую на вид БМПшку. Попросил тормознуть, подошли посмотреть. Маленькая дырочка с тыла, чуть выше основания башни. В ней погиб паренек — секретарь комсомольской организации нашего мотострелкового полка. Парадокс ситуации заключался в том, что в момент попадания гранаты из РПГ, внутри машины находились пять человек. Четверо не получили даже царапин, а вот он погиб. Афганцы притащили сюда броню, чтобы сделать из нее нечто вроде памятника и увековечить его имя. Как его звали, сейчас уже не вспомнить, а вот «бэха» так в мозгу навеки и застряла.

Наша группа разделилась, и я вместе с еще двумя шурави поехал по «ленинским» местам. Юго-западная часть Герата — район Дарвазе-Ирак остался только на карте. В наличии были лишь остатки стен домов, каменно-глиняные раскрошенные завалы. На протяжении почти 800 метров в этой каше были разбросаны остатки гусениц, отдельные траки, гильзы от танковых орудий и пулеметов. В одном из рядов того, что некогда было стенами жилищ афганцев, застряла, перевернувшись на левый бок, сгоревшая советская БМП. На ее боку отчетливо просматривался номер. Метрах в пятидесяти от места, с которого мы наблюдали, почти дыбом стоял сгоревший танк с оторванной башней. Чем дольше взгляд скользил по этой безрадостной картине, тем чаще упирался в остатки сгоревшей техники — свидетельства неопытности первых лет войны и последовавшего за ними безумства и безрассудства приказов старших офицеров, бросавших технику туда, где ей по всем параметрам было суждено остаться навсегда. Узкие гератские улочки не приспособлены для работы танков и БМП. А огромное количество оставшегося там навеки железа говорило о том, что этой элементарной и очевидной истиной пренебрегали ради поставленных кабульскими стратегами целей. Плачевный итог: за шесть лет кровавой мясорубки с лица земли в Дарвазе-Ирак исчезли несколько десятков гектаров городских кварталов. Сотни погибших советских солдат, тысячи убитых афганцев — душманов и просто мирных жителей. По свидетельству очевидца — шиитского муллы Ахмада Али-Аги, пик неоправданного ничем вандализма пришелся на лето 86 года, когда этот район долбили советские танки, взявши его в кольцо. Моджахеды тогда отступили, подбив четыре советских танка. «Один голодный шурави выскочил из брони, чтобы подобрать рассыпавшиеся серые лепешки в одном из разбитых дуканов. Когда он поднял хлеб, из оконного проема разрушенного дома в него выстрелили. Пуля попала шурави в голову, и он умер у меня на руках, рассказывал мне мулла. — Мы его потом похоронили». Надо отдать должное таджикам — они всегда предавали земле тела погибших советских солдат, если их в силу различных причин не забирали с поля боя.