Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

Он играл много характерных ролей и в творчестве обладал такой же острой наблюдательностью, как и в жизни. Он умел перенести на сцену те или иные особенности, замеченные его зорким и не всегда добрым глазом. В ранний период творчества он доходил порой до чрезмерности в поисках самой неожиданной характерности в походке, интонации, жестикуляции. С годами Лужский смягчал свою игру, но ему приходилось побеждать лично ему принадлежавшую характерность, так или иначе прорывавшуюся через самые изобретательные находки актера. У него были свои сценические шедевры, такие как Андрей в „Трех сестрах“ или в особенности Федор Павлович в „Братьях Карамазовых“. Ему преимущественно удавались люди с двойным дном, люди противоречивых чувств. Но, где-то бесконечно уязвленный, он был предельно честен по отношению к театру и так же предельно честен к себе» (П. Марков. Книга воспоминаний).

ЛУКОМСКИЙ Георгий Крескентьевич

Художник и автор многочисленных трудов по истории искусства и архитектуры. Публикации в журналах «Зодчий», «Аполлон», «Старые годы». Книги «Античные театры и традиции в истории эволюции театрального здания» (т. 1, СПб., 1913), «Памятники старинной архитектуры России в типах художественного строительства. Ч. 1: Русская провинция» (2-е изд., Пг., 1916), «История современного русского искусства. 1840–1940» (Лондон, 1945). С 1919 – за границей.

«Недостаточно вдумчивый в своих суждениях, порывистый до легкомыслия, но артист, артист с головы до пят. Не знаю, нужно ли это „но“: было бы вернее сказать „то есть“, – разве может артист быть другим? Он одновременно успевает работать по изучению этрусской живописи в гробницах, писать о русском фарфоре, издавать книги о старом Петербурге и выставлять рисунки, посвященные виллам Палладио. Он сотрудничает во многих лучших европейских художественных журналах, делает доклады, пишет в газетах. В таком непрерывном „кипении“ проходит его жизнь.

Люди, подобные Г. К. Лукомскому, ценны как двигатели искусствознания. Пусть его труды далеки от совершенства, но закваска их – эта бурливая, крепкая, не русская закваска – превосходная.

Лукомский предан искусству по-настоящему. Весь он жилистый, напористый, „прочь с дороги“, сам себе хозяин, всегда в работе, всегда „вперед“ и „еще“ – вот этой закваски так недостает мямлистой русской душе, расплывчатой и слабовольной. И сейчас Лукомский был бы хорошим „бродильным“ началом в нашей художественной и музейной жизни.

Художник-энтузиаст, искусствовед-агитатор, исполненный общественного темперамента, легко загорающийся полемическим пафосом и сочетающий благоговение к старине с живым сочувствием социальному строительству, Лукомский нажил себе немало врагов в эмигрантских кругах как поборник советских реформ. Наряду с тем он заслужил симпатии и признательность иноземных почитателей русского искусства, показав европейской публике лучшие образцы нашей художественной культуры.

В своеобразных акварелях Лукомского – дымчатых, блеклых, технически небрежных и не всегда точных с формальной стороны, но неизменно привлекательных своей лирической мягкостью, особенной какой-то „музыкальностью“ – отразились ценнейшие сокровища старинной архитектуры, то грандиозной и величественной, то интимной и уютной, всегда обаятельной своей древностью, вековой усталостью, благородством форм» (Э. Голлербах. Встречи и впечатления).

ЛУНАЧАРСКИЙ Анатолий Васильевич

Критик, публицист, искусствовед, драматург. Публикации в журналах и газетах «Вопросы философии и психологии», «Русская мысль», «Образование», «Вестник жизни», «Правда», «Свобода и жизнь», «Борьба» и др. Пьесы «Королевский брадобрей» (СПб., 1906), «Фауст и город» (Пг., 1918). Сборник пьес и рассказов «Идеи в масках» (М., 1912). Памфлеты «Три кадета» (СПб., 1907), «Пять фарсов для любителей» (СПб., 1907). Литературно-критические и публицистические сочинения «Этюды критические и полемические» (М., 1905), «Театр. Книга о новом театре» (СПб., 1908), «Религия и социализм» (СПб., 1908–1911) и др. Первый нарком просвещения СССР.

«Генеральский сын, лауреат Московского университета, не ахти какой умный, но и далеко не глупый, усердный и доверчивый читатель-книжник („Что ему книжка последняя скажет, то ему на душу сверху и ляжет“), фразистый говорун, „с хорошо привешенным языком“, способный пустить пыль в глаза подобием философствования в эстето-декадентских тонах, Анатолий Васильевич был самою природою предназначен на то, чтобы в университете быть кумиром студенческих сходок. А по университету получить какую-либо гуманитарную приват-доцентуру и в качестве либерального лектора с неопределенно социальным душком сделаться любимцем студентов и студенток первых семестров.

Царское правительство совершило великую глупость тем, что пустопорожнею ссылкою в Вологду и Тотьму отвлекло Луначарского от его природного назначения, свело его там с революционерами действия и дало, таким образом, ему возможность вообразить самого себя деятельным и ужасно опасным революционером. Полный сим самообольщением, очутился он за границею, в эмиграции, еще не определившимся партийно. Да тогда и партий-то было две с половиной, и различия между ними были еще так зыбки, что на вопрос о разнице между большевиками и меньшевиками часто следовал шутливый ответ:

– Меньшевики – это которых больше, и они с Плехановым, а большевики – которых меньше, и они с Лениным.

В этом подготовительном периоде Луначарский вспоминается мне, по случайной встрече в Виареджио, премилым студентом-идеалистом, скромнейшего образа жизни, сытым более книжкою, чем обедом, и женатым на такой же милой студентке, Анне Александровне Малиновской, сестре известного марксиста Богданова. Никаким большевизмом от него не пахло. Он еще усердно „богоискательствовал“, а в богоискательстве опять-таки колебался, – что ему: „богостроительствовать“ ли с Мережковским или „богоборствовать“ с Горьким и Андреевым? Богоборство, как известно, победило.

…Противник мало-мальски сильный, стоящий на крепком фундаменте солидного знания, твердо и ясно убежденный, бил Луначарского быстро и легко. Плеханов чаще всего просто вышучивал „блаженного Анатолия“: таким прозвищем окрестил он своего ревностного оппонента за наивное политическое прекраснодушие и малоспособность к логической последовательности. Порою играл им, как кот мышью, доводя до абсурда его опрометчиво рогатые силлогизмы, ловя его на грубых ошибках в фактах и демагогических отступлениях от исторической истины, дразня пристрастием к общим местам и к открытию давно открытых Америк.