Григорий Зумис - Люди Церкви, которых я знал

На Патмосе старец Амфилохий много беседовал с ней о том, что происходит с человеком после смерти. Его беседы напоминали письма святителя Григория Нисского к его сестре Макрине. Было настоящим удовольствием слушать, как старец описывал незримый рай: его описание было лучше, прекраснее и убедительнее, чем Моисеев рассказ о рае чувственном в начале книге Бытия. «Воспоминания о рае», – так бы я их назвал.

Возле Феодоры сёстры дежурили посменно. Часто она просила их отогнать чётками кого-то чёрного, приближавшегося к её кровати. Она почила на следующий день после Рождества, когда празднуется собор Богородицы, а похоронена в день памяти первомученика Стефана. На её надгробии я смело написал бы: «Монахиня Феодора из Калимноса, мученица и девственница».

Макария затворница

У нас привыкли считать, что Синаксарий[169] не вполне достоверно описывает события, что его составитель не стремился быть точным в своих рассказах, что его воображение и чувства летели в творческом полёте, как это бывает у тех, кто пишет романы. Но слово «синаксарий» не значит «роман», это книга, которая читается в собрании верных и которую они должны слушать с особенным благоговением. Синаксарий – это описание того, как Евангелие осуществлялось в жизни христиан, а не выдуманные рассказы, призванные тронуть читателя или слушателя. Конечно, он несёт на себе отпечаток личности автора, рассказ которого может быть сухим или изысканным, но он не повествует о несуществовавших людях и событиях. Разумеется, при его написании не обошлось без вдохновения, но ведь без него в мире не творилось ничего великого. Так и я считаю, что прозвище «затворница», данное матушке Макарии, – не преувеличение, а совершенная истина.

Макария была родом из Додеканеса, кажется, с острова Сими. Много лет она жила по-монашески в своем доме, соблюдая все монашеские обеты за исключением обета послушания. Прошли годы с тех пор, как она прекратила есть мясную пищу. Жила она бедно, как настоящая подвижница. Когда она поступила в монастырь, на первой же трапезе ей было подано мясо[170]. Едва заметив, что лежит у неё на тарелке, она резко встала.

– Я не стану есть мясо. Даже живя дома, я его не ела, неужели я стану есть его в монастыре? Да ни за что!

Я рассказал старцу о её стремлении к постничеству и о её протесте:

– Новая послушница отказывается есть мясо.

– Тогда скажите ей, чтобы она сегодня же ушла из монастыря.

Услышав это, послушница тут же принялась за еду: сначала за мясо, а потом и за макароны.

– Она пытается быть монахиней, – сказал старец. – Оставьте её в киновии, пусть помогает.

Ей дали послушание на кухне. Она обладала сильным характером, решительностью и уверенностью в своих действиях: качествами, необходимыми на этом послушании. В те годы у повара в этом монастыре было три серьёзных трудности. Первая – топливо. Какой огонь могут дать куски дерева, выброшенные морем? Какой-то огонь появлялся лишь после того, как помещение наполнялось ужасным чадом. Вторая – особое питание для больных. Старец считал, что о больных Бог заботится особенно, и что монастырь обязан помогать им в несении креста. Монах, облегчающий страдания своего брата, уподобляется Симону Киринеянину[171]. И третья трудность – радушное гостеприимство старца. Всем приходящим, знакомым и незнакомым, нужно было предложить трапезу. И постепенно две дополнительные тарелки превращались в четыре, а вскоре и в четырнадцать. Откуда было появиться этим непредвиденным порциям? В монастыре тогда не было ни холодильника, чтобы хранить продукты, ни примуса, чтобы приготовить что-нибудь на скорую руку. А Макария почти в одиночку в течение многих лет несла всю тяжесть этого послушания.

Почти круглосуточная работа и болезнь ног отнимала у неё все силы и не позволяла ей быть на утренней молитве первой среди сестёр. Однажды на рассвете она позволила себе полениться больше допустимого и начала думать: «Вставать мне или не вставать? Посижу-ка я ещё немножко». Вдруг она видит, как в её келью заходят двое: какой-то старый монах, а с ним молодой мужчина. Старец сказал:

– А ну-ка, врач, осмотри эту монахиню, которая меня не чтит. Мы с тобой каждый день принимаем монахинь в своих домах, а эта почему-то всегда приходит последней.

Перепуганная, она начала кричать:

– Нет, нет, со мной всё в порядке! Я признаю свой грех и уже иду!

(В этом монастыре было два небольших храма: в честь Антония Великого и апостола Луки, в которых в течение года часто совершалось богослужение.)

С тех пор Макария никогда не пропускала службы. Более того, она приходила в церковь раньше всех, несмотря на больные ноги. Как-то я спросил её:

– Когда сильно устанешь, что предпочтительнее: исполнить келейное правило или быть на службе?

– Лучше всего, дорогой мой брат, исполнить и то, и другое. И правило, и службы равно необходимы для нашего духовного пути. Богослужение очень важно для нас, загруженных послушаниями и испытывающих недостаток времени для чтения. Без него мы стали бы похожими на тех, кто пытается читать, не зная алфавита. Как мы можем понять без богослужения всё значение святых праздников? Отнять богослужение у монаха – всё равно, что выколоть ему глаза и сказать: «А теперь иди».

В 1969 году в монастырь поступило ещё несколько человек, и это доставило Макарии некоторое облегчение в её каторжном труде на кухне. Одним июльским вечером мы со старцем сидели в тени, которую отбрасывала башня. Прихрамывая, к нам подошла Макария.

– Батюшка, Вы не благословите мне сходить в монастырь Иоанна Богослова, о котором столько говорят?

– А как долго ты живёшь на Патмосе, сестра?

– Кажется, батюшка, я пришла сюда в 44-м.

– И тебе ни разу не пришло в голову сходить поклониться Иоанну Богослову и преподобному?! Видишь, брат, какое бесчувствие!

– Батюшка, я прихожу на кухню ночью, и ночью ухожу; откуда у меня взяться времени для паломничества?

– Ну а была ты хотя бы в пещере Откровения?

– Нет, батюшка.

У аммы Макарии затвором была не пещера или подвешенная бочка, о которых нам говорит «История боголюбцев» блаженного Феодорита[172], но маленькая и неудобная монастырская кухня. Её подвигом было постоянное стояние на ногах, терпение и непрестанная забота о том, чтобы гости, сёстры монастыря и больные всегда оставались довольны пищей.

«Судьба к повару очень жестока, – говорил дохиарский монах Феоктист. – Его труды незаметны, и от них ничего не остаётся. Уже на следующий день не видно и следа от его ночной работы. Пища превращается в испражнения, которые отправляются в нечистое место, куда зачастую мысленно посылают и повара».