Люблю отчизну я… - Михаил Юрьевич Лермонтов
– Вот если бы комендант дал мне записочку, что в своем доносе он обо мне не упомянет, я был бы спокоен.
Мы попробовали у Ильяшенко эту записочку для священника выпросить, но он сказал, что этого нельзя, а велел на словах передать, что хуже будет, когда узнают, что такого человека дали без заупокойных служений похоронить. Сказали мы это батюшке, а он опять заартачился. Однако, когда ему еще и икону обещали в церковь дать, он обещался прийти. А икона была богатая, в серебряной ризе и с камнями драгоценными, – одна из тех, которых бабушка Михаила Юрьевича ему целый иконостас надарила.
Мы вернулись домой с успокоенным сердцем. Народу – море целое. Все ждут, а священника все нет. Как тут быть? Вдруг из публики католический ксендз, спасибо ему, вызвался.
– Он боится, – говорит, – а я не боюсь, и понимаю, что такого человека, как собаку, не хоронят. Давайте-ка я литию и панихиду отслужу.
Мы к этому были привычны, так как в поход с нами ходили по очереди то католический, то православный священник, поэтому с радостию согласились.
Когда он отслужил, то и лютеранский священник, тут бывший, гроб благословил, речь сказал и по-своему стал служить. Одного только православного батюшки при сем не было. Уж народ стал расходиться, когда он пришел, и, узнавши, что священнослужители других вероисповеданий служили прежде него, отказался служить, так как нашел, что этого довольно. Насилу мы его убедили, что на похоронах человека греко-российского вероисповедания полагается и служение православное.
При выносе же тела, когда увидел наш батюшка музыку и солдат, как и следует на похоронах офицера, он опять испугался.
– Уберите трубачей, – говорит, – нельзя, чтобы самоубийцу так хоронили.
Пришлось хоть на время спрятать музыку.
Похороны вышли торжественные. Весь народ был в трауре. И кого только не было на этих похоронах.
Когда могилу засыпали, так тут же ее чуть не разобрали: все бросились на память об Лермонтове булыжников мелких с его могилы набирать. Потом долгое еще время всем пятигорским золотых дел мастерам только и работы было, что вделывать в браслеты, серьги и брошки эти камешки. А кольца в моду вошли тогда масонские, такие, что с одной стороны Гордиев узел, как тогда называли, а с другой камень с могилы Лермонтова. После похорон был поминальный обед, на который пригодилось наше угощение, приготовленное за два дня пред тем с совсем иною целью. Тогда же Столыпин отдал батюшке и деньги, и икону; а мы тогда же и черновую рукопись «Героя нашего времени», оказавшуюся в столе в рабочей комнате, на память по листкам разобрали.
Немецкий художник Шведе нарисовал портрет с Михаила Юрьевича в гробу для коменданта Ильяшенко. С него и я сделал копии для себя и для Марии Ивановны Верзилиной, а после акварелью и для Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. Этот же художник нарисовал прекрасный проект памятника на могилу Лермонтова, для которого в один день было собрано 1500 рублей; но их пришлось возвратить, когда стало известно, что бабушка поэта хлопочет о перемещении тела его в ее имение.
Вся наша компания скоро разлетелась. Столыпин уехал тогда же; Верзилиных вскоре выписал Петр Семенович в Варшаву; а я еще долго оставался в Пятигорске и был там, когда гроб, шесть месяцев спустя, вырыли для отправления в Россию. Впрочем, при этом были еще и Верзилины. Пришлось мне также быть свидетелем того, как ненависть прекрасного пола к Мартынову, сидевшему на гауптвахте, перешла мало-помалу в сострадание, смягчаемая его прекрасною, заунывною игрою на фортепиано и печальным видом его черного бархатного траура. Глебова и князя Васильчикова выпустили без всякого наказания, слава богу, благодаря расположению государя Николая Павловича к отцу последнего; хотя, говорили, Васильчиков воздерживался от всякого представительства за сына. Да и сам Мартынов недолго насиделся: он был приговорен к церковному покаянию в Киев и уехал в Россию.
Во время допроса никто из нас не показывал всей истины, чтобы не впутать в это дело семьи Верзилиных, и приехавший для допроса следователь, жандармский полковник Кувшинников, сам своими советами помог нам выгородить Марию Ивановну и ее дочерей.
* * *
Доктор Раевский рассказывал нам еще много интересного, относящегося до прошлого России, но я взялась в этом рассказе записать из его речей только то, что имеет хоть какую-нибудь связь с жизнью и смертью одного из известнейших русских поэтов. Поэтому мне остается упомянуть еще только о встрече его с Николаем Соломоновичем Мартыновым перед самой Крымской кампанией в одном из московских клубов. Они никогда не были особенно расположены друг к другу, но тут встретились как истинные друзья, и много горьких и веселых воспоминаний пришло им на память. Это была его последняя встреча с одним из знаемых им людей в то далекое время, когда они жили под гостеприимной кровлей семьи Верзилиных и составляли обычный кружок вокруг Михаила Юрьевича Лермонтова.
Эмилия Шан-гирей. Правда о дуэли Лермонтова
Часто слышу я рассказы и расспросы о дуэли М. Ю. Лермонтова; не раз приходилось и мне самой отвечать и словесно и письменно; даже печатно принуждена была опровергать ложное обвинение, будто я была причиною дуэли. Но, несмотря на все мои заявления, многие до сих пор признают во мне княжну Мери.
Каково же было мое удивление, когда я прочла в биографии Лермонтова в последнем издании его сочинений: «Старшая дочь ген. Верзилина Эмилия кокетничала с Лермонтовым и Мартыновым, отдавая преимущество последнему, чем и возбудила в них ревность, что и подало повод к дуэли».
В мае месяце 1841 года М. Ю. Лермонтов приехал в Пятигорск и был представлен нам в числе прочей молодежи. Он нисколько не ухаживал за мной, а находил особенное удовольствие me taquiner. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец это мне надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое. Но, по-видимому, игра эта его забавляла просто от нечего делать, и он не переставал меня злить. Однажды он довел меня почти до слез: я вспылила и сказала, что, ежели бы я была мужчина, я бы не вызвала его на дуэль, а убила бы его из-за угла в упор. Он как будто остался доволен, что
