Антология - Живой Есенин

– Ты думал, он мужичок-простачок? Нет, брат, он себе на уме. Хитра-ай!

И объяснил, что Сергей может прочесть не только Пушкина, но и Лермонтова, Баратынского, Фета…

– Да чего там!.. – продолжал с увлечением Иван. – Он прозу знает: лермонтовскую «Тамань», вещи Гоголя. И знаком с новыми стихами Блока, Маяковского, Пастернака, Мандельштама. Хитра-ай! – повторил Грузинов.

– Погоди! Старое он читал раньше. А когда успел новое?

– Ты у него сам спроси!

Мне не пришлось спрашивать Сергея. Вскоре я встретил его на Б. Никитской, идет – веселый.

– Ты чего это, Сережа?

Есенин рассказал, что члены артели художников слова настаивали на том, чтоб он ежедневно дежурил по несколько часов за прилавком. Сергею это было не по душе и, выбрав какую-нибудь интересную книгу, он влезал по лестнице наверх, усаживался на широкой перекладине и читал. Но было известно, что многие покупатели и покупательницы заходят в лавку не только с целью купить что-нибудь, но еще и поглазеть на Есенина, взять у него автограф, а иногда попросить прочесть их вирши и сказать свое мнение. Если поэт сидел где-то под потолком, то снаружи в окно никто его не видел и в лавку не заходил. Или появлялся для того, чтобы справиться, когда торгует Есенин. Члены артели насели на него, и он нет-нет да становился за прилавок и отпускал книги.

– Понимаешь, – рассказывал он, – стало мне невмоготу. Утром хорошую книгу купим, к вечеру обязательно продадим, а прочитать ее вот как надо, – и он приложил правую руку ребром ладони к горлу. – Думал я, как избавиться от такой напасти, и удумал. – В глазах Сергея заблестели голубые огоньки. – Пришла широкая дама в хивинках. Нет ли у вас романов Боборыкина? – Да как вам не совестно читать Боборыкина, говорю. У него же одна вода и та мутная! Она на дыбы! Как это так? У Боборыкина чудный роман «Китай-город»! Может быть, «Китай-город» ничего, а остальные – дрянь! Кстати, «Китай-города» у нас нет! Она повернулась, ушла и хлопнула дверью.

Есенин заразительно смеется.

– И набросились же на меня! На полках-то три комплекта сочинений Боборыкина гниют!.. Скандал!

Теперь у Есенина глаза – голубые сияющие звезды.

– Как-то зашел покупатель, – продолжает он, – и спросил, нет ли стихов Бальмонта? Я сочувственно спрашиваю: – Как вы дошли до такого тяжелого состояния?

– А что? – удивился покупатель.

– Бальмонт – это же Иза Кремер в штанах. И в нос нараспев: «В моем саду мерцают розы»…

Рассказывая об этом, Сергей от удовольствия зажмурился и, прижав ладонь к правой щеке, продолжал:

– Мать честная, что делалось! Этот дядя сорвал с носа очки и спрашивает: «На каком основании?» Я отвечаю: «Пишите Бальмонту слезницу!..» Кожебаткин уговаривает дядю, Айзенштадт меня! Вечером мне говорят: «Сергей Александрович! Эдак мы покупателей отучим! Лучше уже залезайте-ка на лестницу!.. Мы вас будем показывать, как достопримечательность Москвы!»

– Конечно, это Кожебаткин сморозил?

– Он! – отвечает Есенин и с мальчишеским задором спрашивает: – Лихо я?

– Лихо, Сережа!

– Вот тебе и перекуем мечи на орала! – и он большим пальцем правой руки отправляет свою отороченную соболем черноплюшевую шапку на затылок.

Я должен сделать пояснение, иначе у читателя может создаться неправильное представление о том, что Есенин вообще отрицательно относился к эстрадным певицам, как к Изе Кремер, в свое время популярной, но распевающей сентиментальные легкомысленные песенки.

Как-то Сергей говорил, что любит народные песни Надежды Плевицкой (Дежки Винниковой) – он во время первой мировой войны не только слушал ее в Петрограде, но и заходил к ней домой вместе с Клюевым и читал ей свои стихи. Об этом пишет и артистка во второй части своих автобиографических воспоминаний[35].

– У Плевицкой хороши были песни курской деревни, где она родилась, – объяснял Есенин. – Она и выступала в платье курской крестьянки. Я помню се «Лучинушку», «Лебедушку». Это наши песни, русские!

Теперь из воспоминаний Н. В. Плевицкой известно, что, кроме Есенина, ее песнями восхищался Л. В. Собинов, который даже выступал с ней в дуэте «Ванька-Танька». Высоко ценил ее талант Ф. И. Шаляпин, разучивший с ней песню «Помню, я еще молодушкой была». К. С. Станиславский учил ее, как нужно «настраивать» себя, если нет настроения петь. С. В. Рахманинову так понравилась песня Плевицкой «Белолица», что он написал к ней аккомпанемент. Курскую же хороводную «Румяницы, беляницы вы мои», записанную с голоса певицы, Рахманинов обработал и включил в цикл «Три русские песни» для хора и оркестра, оп. 41 (1926)…[36]

Конечно, не надо забывать, что Есенин любил и цыганские песни – старинные, таборные. Об этом рассказывал мне приятель Сергея А. М. Сахаров. Слушал эти песни Есенин и в Москве, и в Баку. Да и сам Сергей в одном стихотворении рассказывает о приключившемся с ним случае во время его пребывания у цыган:

Коль гореть, так уж гореть сгорая,И недаром в липовую цветьВынул я кольцо у попугая —Знак того, что вместе нам сгореть.То кольцо надела мне цыганка.Сняв с руки, я дал его тебе,И теперь, когда грустит шарманка,Не могу не думать, не робеть.

Действительно, попугай у гадалки-цыганки вынул Сергею обручальное кольцо. Это было накануне женитьбы Есенина на С. А. Толстой, и он подарил это дешевенькое колечко своей невесте, которая и носила его. Однако следует обратить внимание на последнюю строфу этого стихотворения, в которой поэт сомневается – не отдаст ли нареченная это кольцо кому-нибудь другому:

Ну и что ж! Пройдет и эта рана.Только горько видеть жизни край.В первый paз такого хулиганаОбманул проклятый попугай[37].

Разве из этих строк не следует, что дальновидный Есенин еще до женитьбы чувствовал непрочность брака с С. А. Толстой? Так и было впоследствии, о чем расскажу потом.

И следует еще раз напомнить, что в юности Сергей обожал песни своей матери Татьяны Федоровны, своих сестер, особенно младшей Шуры. Он и сам, когда у него собирались гости или находясь в гостях, не упускал случая спеть хором любимые им песни: «Прощай, жизнь, радость моя» или «Нам пора расстаться, мы различны оба»[38].

Я шел от Пречистенских (Кропоткинских) ворот к Никитским. На бульварах голые деревья стояли по колено в снегу, по мостовой плелись на санях редкие извозчики, покрикивая и постегивая своих отощавших лошадей, а ближе к тротуару москвичи-счастливцы везли на саночках только что выданные учрежденческие пайки. Окна в верхних этажах домов кой-где были забиты фанерой, внизу на стенах клеили манифесты, приказы и экстренные выпуски газет, в воротах, еще обитых досками, продавали полученную по карточкам махорку и газету для цигарок. Напялив на себя две кофты, две юбки, шубу, надев валенки и повязав голову платками, расторопная тетка торговала у Арбатских ворот пшенной кашей: поставила кастрюлю на жаровню, села на низкий стульчик и юбками прикрыла свое торговое заведение.