Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник
Встречаю людей. Спешат, торопятся куда-то по своим делам. Детишки с портфельчиками вприпрыжку из школы бегут. Возле почты, у сельмага люди. Всматриваюсь — ни одного знакомого лица. Никто и меня не узнает. Идет седой, уставший, хотя и не сгорбившийся человек. Поди узнай в нем Семку Побережника! Ученика земскоприходской школы! Озорного мальчишку, который, собирая «трофеи» на поле боя, притащил однажды домой один немецкий сапог с застрявшей в нем оторванной ногой солдата... Когда это было? Давно.
Стремительно и неудержимо, ветрами грозовыми прошумели годы. Сколько промелькнуло их с тех пор, как покинул Клишковцы в поисках лучшей доли? Много. Свыше трех десятков лет. Почти полжизни.
Дома не застал в живых ни отца — Якова Степановича, ни жены своей Евдокии, которую совсем молодой оставил. Впрочем, об этом уже знал раньше из редких писем, что получал иногда за границей.
Дочь Анна стала уже совсем взрослой женщиной. Ни на кого не похожа — ни на покойную мать, ни на отца. Всматриваясь в мое незнакомое лицо, скупо рассказала, как жили эти годы, что пережили.
— Навидались, батько, всего. Сколько народу загубили в селе ни за что ни про что!
Анна называла знакомые имена односельчан, которые не захотели признавать власть оккупантов. Это были большей частью те люди, что уцелели в Хотинском восстании, но погибли в годы немецкой оккупации...
Обо мне родные сказали, что я бродяжничаю где-то за кордоном. «Кто его знает, где теперь твой батько», — обычно отвечали моей дочери на ее вопросы.
После моей работы в Болгарии прошло более двенадцати лет. После войны, когда довелось работать в Караганде, новая семья появилась у меня — жена Люба, сын Саша. С ними и приехал в родные Клишковцы. Не очень дружелюбно встретили нас односельчане, даже родственники — мать, брат младший Василий, племянник. Северным ветерком повеяло. Зябко на душе стало...
Смотрели на меня с каким-то недоверием. В каждом слове — лед, ни капли тепла. Обидно, конечно, очень.
Тяжело на сердце, вроде пудовая гиря навалилась. На лицах все время читаю молчаливые вопросы: откуда, мол, взялся? Чего явился? Никто тебя не звал сюда...
Лишь много позже узнал, что по селу обо мне слух был грязный пущен. Будто какие-то нечистые дела совершал и за них в тюрьмах за границей отсиживал сроки...
Лживые сплетни паутиной обволакивали меня, жену. Народная мудрость гласит: ложь не имеет ног, но обладает скандальными крыльями. Тяжело нам было жить в такой атмосфере. Но не пойду же я рассказывать каждому, какую работу довелось мне выполнять за границей для Родины, что чист перед ней, перед народом...
Шел как-то вечером домой. Темно уже. Впереди две женщины и мужчина. Не торопясь идут, громко разговаривают, руками размахивают. Понял — навеселе. Может, со свадьбы, а может, с крестин возвращаются. Вдруг имя свое услышал. Невольно замедлил шаг, начал прислушиваться. Про меня разговор.
— Слыхали? Заявился Семка Побережник. Да Якова сын старший. Кан снег на голову. Где он, барбос, столько годов околачивался? У кого служил, кому помогал? Это все выяснить надобно. Нехай власть разберется. Затаился где-то в щели, как жучок. Пересидел времячко тяжелое, лихолетье, а теперь объявился на селе.
Горько было слушать эти слова. Они, как заноза острая, в душу впивались.
Пошел я в сельсовет, Председатель Тимофей Геджеван сразу не принял. Сказал обождать. Занят, мол, сейчас делами срочными, погулять надо...
Часа через два лишь попал на прием.
Председатель с озабоченным лицом все бумаги перекладывает на столе да солидно откашливается. Выслушал холодно, равнодушно. Взял паспорта — мой и жены Любы. Вертит документы в руках так и этак, вроде они колючие, читает-перечитывает да все поглядывает искоса на меня. Задает те же вопросы: где был все эти годы, чем занимался, какими дорогами-стежками топал...
Рассказал, в каких странах побывал, где работал в поисках заработка.
— Ладно! Загляни, Побережник, завтра, — сухо сказал председатель и встал, давая понять, что разговор окончен.
На следующий день утром пришел опять. Заполнил бланки на прописку, отдал их с паспортами секретарю сельсовета. Через несколько дней узнаю: жену прописали, а мне отказано...
— Не знаю, по какой причине, — пожал плечами председатель. — Иди в Хотин, Побережник, выясняй. Я тут ни при чем. Им там виднее...
Пришлось идти двадцать километров «своим ходом» в район. Направили в милицию.
По-человечески отнесся ко мне оперуполномоченный Амосов. Выслушав мою историю, успокоил, сказал, что все будет в порядке. Волноваться, мол, не нужно. И действительно, все было потом так, как заверил Амосов. Меня прописали. С тех пор всегда с благодарностью вспоминаю этого чуткого человека. В трудные минуты не раз он меня морально поддерживал. Недаром народная пословица говорит, что «самый верный друг — это друг в нужде». Одни слепы глазами, другие — сердцем. Этого о нем не скажешь. Припоминаю такой случай.
Как-то рано утром шел я на работу. Назначили меня в садоводческую бригаду колхоза. Взял с собой хлеба да пару луковиц. Это был мой завтрак, обед и ужин...
Возвращаюсь вечером домой и несу в узелке обратно харчи. На душе тяжело, кусок в горло не лезет, словно он из одних остей.
Вдруг кто-то окликает:
— Побережник?
— Я.
— Откуда бредешь?
— С работы. В колхозе вот тружусь.
— А что несешь?
Я замялся.
— Обед свой. Аппетита что-то нет... Не хочется есть...
Посмотрел строго на меня Амосов, покачал головой:
— Так, друг, нельзя! Возьми себя в руки. У тебя семья. Все перемелется, уладится. Не надо унывать. Не будешь есть и отдыхать, совсем свалишься.
Он посмотрел на часы и пошел меня проводить. Моросил мелкий дождик. Небо хмурое, скучное, как осенью. Стаями кружились вороны. Казалось, сквозь тучи никогда не пробьется солнце, но до холодов еще далеко.
Поделился я с ним своими горестями и печалями. Рассказал о людской черствости, об отношении прохладном ко мне руководителей колхоза.
Хоть и прописали меня в селе, признали, что я вроде «благонадежный элемент», но правленцы не спешат дать подходящую работу.
— Сколько раз просил председателя дать мне работу шофера грузовой машины. Она больше по плечу моему, знаю машину хорошо. Но он все тянет, обещает, а за глаза людям говорит:
— Завод еще не выпустил той машины, на которой
