Александр Авдеенко - Следопыт

— Старшина, я давно хочу у тебя спросить: почему ты остался на сверхсрочную?

— А что бы я делал на гражданке после демобилизации? Специальности не имею. Средней школы не кончал. Не такой начитанный, как ты. Пахать землю разучился. К городу не приспособлен.

Смолин опять сказал не то, чего ждал и хотел Егорычев.

— Выходит, тебе некуда было деваться, потому и остался, Так, да?

— Я этого не говорил, Паша. Не выдумывай чего не надо. Я сказал: от добра добра не ищут. Зачем мне другая специальность, когда я на всю жизнь доволен следопытской?

Этот ответ понравился Егорычеву. Но он захотел кое-что уточнить.

— Значит, ты остался на границе сознательно, потому что любишь ее?

— А кому было тошно от пограничной службы? Не встречал таких.

Разговаривая, они ни на мгновение не отрывали глаз от целинных снегов, лежащих впереди. Над ними пламенел холодный голубой океан воздуха, пронизанный лунным сиянием. Лесная опушка отбрасывала на сияющую белизну синие тени. Бесшумно катилось по небу ледяное колесо месяца. Нет ничего более прекрасного, более печального и таинственного, чем белая ночная тишина и лунный свет на снегу.

Егорычев осторожно взглянул на Смолина и тихо сказал:

— Говорят, что, преследуя нарушителя, ты бегаешь как олень.

— Не знаю, Паша, не слыхал таких разговоров.

— Ну, а так это или не так?

— Не могу сказать, не пробовал соревноваться с оленями.

— Ну, а с Аргоном?

— От Аргона не отстанешь. Он все время тащит тебя на аркане.

— Говорят, преследуя нарушителя, ты пробегал без всякого отдыха по пятьдесят и шестьдесят километров. С автоматом. Патронами и гранатами. Бывало такое?

— Не всегда бывает огонь там, где дымится.

— Раз говорят, значит, так оно и было. Где же ты силы брал? Как одолевал такое пространство?

— Экая невидаль! Всякий пограничник столько пробежит, если надо. Нарушитель потянет за собой и тихохода. Зевать, отдыхать и спотыкаться нельзя. Ты его, или он тебя. Середки нет.

Говорили они тем особым пограничным шепотом, который не слышен и на расстоянии пяти шагов. Ближайшее же место, где мог затаиться чужой человек, — опушка леса на той, сопредельной стороне, — находилась от них метрах в трехстах.

— Еще говорят, что ты действуешь и соображаешь как молния.

— Не знаю. Со стороны виднее. Приглядывайся, потом мне расскажешь, какой я есть на самом деле.

Егорычев уже смутно понимал, догадывался, что есть вещи и поступки, которые нельзя, не затрагивая естественного целомудрия и совести, называть своими именами. И несмотря на это, не мог остановиться.

— Ну ладно. Если правильно говорят, что ты оборотистый, верткий и горячий, как же ты можешь столько часов лежать без движения да еще ничуть не скучать?

— А ты что, Паша, разве заскучал?

Егорычев, уткнувшись лицом в снег, засмеялся.

— С тобой, старшина, никак не договоришься, Все время ускользаешь.

— А ты перемени тему, и мы сразу найдем общий язык.

— Один вопрос — и все. Скажи, чем понравилось тебе это место, где мы теперь несем службу?

— Неужели ты сам не понимаешь? Оглянись! Пошевели мозгами!

— Понимаю, но не все. Почему ты думаешь, что именно сюда, где мы лежим, сунется нарушитель?

— А куда ему еще идти? Больше некуда. Самое выгодное направление. Рядом с границей лес, где можно скрыться и откуда можно вести наблюдение. Недалеко крупный железнодорожный узел, автомобильная дорога, большой город. Здесь в царские времена шастали контрабандисты. Все условия для нарушителя.

— Ну, а еще что заставило тебя залечь здесь?

— Какой ты дотошный!., Что еще? Перво-наперво — это приказ начальника заставы на охрану границы.

— Ну, а разве твое пограничное чутье не оказало влияния на выбор места?

— Чутье?.. Это само собой, Паша, основа основ. Фундамент и венец. Без него, как без соли, не сваришь ни борща, ни каши. Если у солдата нет чутья, он служит не на заставе, а в строительном батальоне.

— Значит, у тебя есть предчувствие, что нарушитель пойдет прямо на нас?

— Ну!

Смолин тихонько ткнул напарника.

— Брось, Паша, допрашивать. Посмотри лучше, что вокруг тебя делается. Ну и луна! Ну и снега! Ну и ночь! Сроду такой не видел.

Но Егорычев был глух к природе. Смотрел и ничего не видел. Его мысли занимал Смолин. Он хотел знать до конца, что это за человек и как он стал знаменитым пограничником западной границы.

Морозный месяц с бледным ореолом выкатился почти на самую середину неба. В его сильном свете тускло тлели звезды. Снега сверкали, отражая лунный свет. Каждая снежинка светилась нежным холодно-голубым огоньком. Ветви деревьев не шевелились. Мороз давил землю молча. Стояла тишайшая тишина. Полет летучей мыши — и тот произвел бы шум. Природа замерла, как всегда перед рассветом, и думала великую свою думу.

В такую ночь не поднимется рука творить злое дело. Сейчас невозможно и думать плохо. Этот проникающий в душу свет, эта полная смысла тишина, этот предрассветный покой пробуждают в человеке только прекрасные мысли, чувства и желания, делают его сильнее, мудрее.

Ночь-красавица. Ночь, щедро раскрывающая людям тайны величия каждого мгновения жизни.

После долгого раздумья Егорычев опять заговорил и опять о своем, о том, что волновало его.

— А что такое чутье? Откуда оно берется? Всем доступно или только таким, как ты, старшина?

Смолин слышал голос Егорычева, но не понимал, что тот говорил. Все его внимание было отдано Аргону. Собака вскинула голову, настороженно поводила твердыми ушами и напряглась всеми мускулами. Она что-то слышала. Едва внятный скрип лыж на лесной просеке или мягкие шаги на снегу? Вкрадчивую поступь волчьих лап или панический бег оленей, кем-то напуганных? Источник звука удален от пограничников не менее чем на двести пятьдесят метров. Дальше Аргон не слышит малых шумов.

Смолин смотрел на белую, залитую светом равнину, на дальний лес и думал: человек или зверь? В том, что сигнал не ложный, он не сомневался.

Егорычев продолжал говорить. Смолин схватил напарника за руку, крепко сжал и заставил замолчать. Аргон повернул голову, выразительно, как бы подавая сигнал тревоги, посмотрел на Смолина. Ясно! Где-то близко пробирается человек. На волка или кабана Аргон реагировал бы глуховатым рычанием.

— Что?.. Где? Откуда? — обалдело спросил Егорычев пересохшими губами.

Смолин кивнул вперед, на чуть потемневшие, казалось, снега. Егорычев смотрел вперед во все глаза и ничего, ровно ничего не видел. Белизна, всюду белизна, ни единого темного пятнышка.

Аргон возбуждался все больше и больше. Он был готов вскочить и бежать вперед, навстречу тому, кто двигался к границе. Смолин знал, что собака не сделает этого без команды, однако тихонько дернул поводок и шепнул в ухо: