Валерий Золотухин - Секрет Высоцкого

Надо эту ошибку исправить и, приехав в Москву, отдать визит Швейцеру. Беда в том, что я сам, будучи человеком одиноким и неконтактным в каком-то смысле… я не люблю людей, наверное, они мне неинтересны, и, кажется, я сам неинтересен никому. Чего надоедать и навязываться?

Кто-то должен уйти… (1998)

25.01.1998

Вчера была в театре презентация компьютерного диска, я слышал по радиотрансляции в своей гримерной выступление Полоки. Любимов, окруженный сворой фото-кинорепортеров в фойе, под вспышки блицев сказал мне:

– Ты-то как влип в эту кашу?.. Я – старый осел, но и ты немолодой… Что за вертеп они тут устроили… Высасывают Высоцкого…

В это время репортер подталкивает его к портрету В. С. В., тот как будто не замечает – «а вы выстраиваете мизансцену» – все-таки повинуется, становится рядом, снимается, но продолжает возмущаться. Потом идет на сцену и открывает вечер благотворительный. «Выбирайтесь своей колеей…»

На этом вечере вчера пел я «Полчаса до атаки», «Нинку» и читал «Погасло дневное светило». И торговал. В антракте пошел было с книжками снова, но увидел на своем торговом месте Нину Максимовну и ретировался в свою гримерную. Ей о книжке моей наговорили, и не хотел я ей на глаза показываться.

18.02.1998. Ту-154, Владивосток – Москва

«Гришенька» Александров вскоре после смерти Л. Орловой женился на вдове своего сына от первого брака, с которой сделал монтажный фильм «Любовь».

Когда Ю. Завадский хотел ввести на роль миссис Сэвидж больную Марецкую, «звезда» показала зубки: «Если следующий спектакль не мой, я звоню министру культуры».

Отчего подобного нет в моем характере даже близко?! А у Володи было, и в избытке.

Я грязью из-под шин плюю в чужую эту колею.Эй вы, задние, делай как я!Это значит: не надо за мной.Колея эта только моя,Выбирайтесь своей колеёй!Выбирайтесь своей колеёй.

Орлова – пунктик – боялась потерять молодость и красоту. «Всю жизнь я режимила».

Почему-то просверкнула мысль: надо приготовиться жить без Ирбис, а приготовиться – это значит освоить или начать надежное самостоятельное дело. Может, к тому подспудно призывала меня Алла Демидова по ТВ.

Мы снижаемся. Всю дорогу от В-ка до Москвы душа трудилась. «Спид-инфо» до корки. О всех женах Высоцкого – и о Тане Иваненко, и о Насте… И о Ксюхе. «Он умер у меня на руках».

25.02.1998. Израиль, Нетания

Илья – хозяин ресторана «Гамбринус»:

– Я был начальником Калининградского порта. Приехал театр миниатюр Полякова. Я пригласил весь театр, устроили прием. Там были две потрясающие девки: Томка Витченко и Рысина. У меня разбежались глаза. Они даже смеялись надо мной: «Смотри, он не знает, на ком остановиться!» Ладно. Томка жила в Москве… набережная… там полукругом спускается дом. Лето 1964 года. Я приезжаю в Москву. Прихожу к ней, мы сидим, выпиваем. Где-то поздно ночью звонок, приходит парень… Мы сидим, выпиваем втроем. Три часа ночи. Кто-то должен уйти. Мы ждем, кто это сделает. Она не провожает, не выгоняет никого… нам весело… но мы ждем друг от друга, кто уйдет. В конце концов мы уходим вместе… Прощаемся, берем такси. Он уезжает в одну сторону, я – в противоположную. Через пять минут к ее подъезду подъезжают одновременно два такси. Выходит этот парень, выхожу я… Мы рассмеялись и опять поднимаемся вместе. И до 12 дня выпиваем… Этот парень был Володя Высоцкий. Тогда я, разумеется, не знал… Хотя он и тогда был с гитарой и пел.

Я помню Тамару Витченко – в нее был влюблен весь факультет музкомедии ГИТИСа, а может быть, и весь институт. Она была недосягаема, старше… и только сладко улыбалась и разрешала себя любить и восхищаться ею.

«…Почему здесь не говорится об Эдит Пиаф, которая кончилась от наркотиков, почему здесь не говорится о нашем гении Владимире Высоцком, который кончил так же…» – услышал я телемост Москва – Бишкек…

«Эти дневники не для печати…»

«Здравствуй, дорогой мой друг!

Прочитала я выписки из твоих дневников и испытала чувство смятенное. Это чувство зрителя, поклонявшегося театру, воспитанного театром, верующего в него. Театр, Высоцкий, Любимов, Золотухин, Демидова – все это были кумиры, которым поклонялись без всякого принуждения, движимые любовью к вашему искусству и гражданским, ежели так можно выразиться, восхищением. А ты оглоушил меня, заменив «тьмой низких истин» «нас возвышающий обман».

Я вовсе не хочу сказать, что не нашла у тебя высказываний интереснейших, глубоких. Но…

Пушкин, как известно, сжег свои дневники. Между тем жизнь его шла на виду, он не делал из нее тайны. А теперь послушай, что написал он Вяземскому об утрате дневниковых записей Байрона, – здесь и есть, видно, ключ его отношения к исповедям и дневникам.

«Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? Черт с ними, слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностью, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо, – а там злоба и клевета снова бы торжествовали… Толпа жадно читает исповеди, записки еtс., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе. – Писать свои Мémоirеs заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать – можно; быть искренним – невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью, – на том, что посторонний прочел бы равнодушно. Презирать… суд людей не трудно; презирать свой собственный невозможно».

Само собой, после этого высказывания великого поэта мемуарная литература не перестала существовать.

Наше время до жути иное, и Высоцкий – не Байрон. Нынче всеядность нравственная процветает, мало кого смущая. Но нация у нас все же осталась, жив еще русский дух, и есть в этом измордованном духе тоска по высокому, по святости, единению. Высоцкий, как никто, пожалуй, в нашу расколотую эпоху сумел объединить русских людей и живым, хриплым словом своим, и даже смертью.

То, что творилось за кулисами Театра на Таганке, – издержки подлого времени, варившего одно варево из всех. Истинное лицо Высоцкого, и Театра, и Любимова, и твое, Валерий, – в очистительном пламени Вашего прекрасного творчества. И низкий поклон Вам за это.

Нет, все же эти дневники не для печати, так я думаю. К тому же в языке их столько варварского, площадного. Весьма выразительно, ничего не скажешь, но…