Пастернак, Нагибин, их друг Рихтер и другие - Игорь Викторович Оболенский
А старичок слушает и только говорит: «Какой вы счастливый, вы же все это можете изобразить». Так и закончился вечер, никаких молитв отец Алексей произносить не стал. А Фальк, уходя, попросил разрешения еще раз прийти к нему.
«Обязательно, – ответил священник. – Каждую субботу и приходите». И Фальк стал ходить на Маросейку. И со временем депрессия исчезла.
– Что с вами происходило, Роберт Рафаилович? – спросила я.
– От этого священника исходила такая добро та, – ответил он, – что я чувствовал, как тот ледяной доспех, который стискивал меня, постепенно таял.
* * *
Когда осенью 1911 года Фальку предложили поехать в Италию, он хотел отказаться, так как испугался – а как же вечера на Маросейке. И сказал о своих опасениях.
«А вам больше ничего не надо, – успокоил его отец Алексей. – Все прошло и больше никогда не повторится». Только на прощание перекрестил его:
«Господь с вами. Вас ждут непростые испытания, но все будет хорошо».
И действительно, что бы потом ни происходило в жизни Фалька, какие бы испытания ни выпадали – и болезни, и высылка, и критика, – депрессия не возвращалась. «Я понял, что есть Высшая Сила, которая выше зла, которая все побеждает, – говорил он. – Отец Алексей вылечил меня – святостью своей и удивительной добротой. Благодаря ему я понял, что существует Высшая Сила, которую люди называют Богом…» Потом про отца Алексея стали много писать, и сейчас его почитают, как святого. В церкви на Маросейке, где он служил, его рака стоит.
Отец Алексей отличался исключительной добротой ко всем, кто бы к нему ни приходил: пьяница, вор, атеист…
* * *
Когда начался разгар дикой травли художника – ему запретили преподавать и выставлять свои работы, – Рихтер решил устроить у себя дома его выставку. Меня послали к Роберту Рафаиловичу, чтобы узнать его пожелания – что он сам хочет, чтобы было на выставке. Потому что Нина Львовна Дорлиак, например, хотела пригласить на нее Илью Эренбурга, кто-то предлагал позвать еще каких-то чиновников.
А Фальк ответил: «Я хочу, чтобы выставка была открытой, на ней просто присутствовала молодежь и звучала музыка». И так оно и было. А критика…
* * *
Как только не пытались унизить Фалька, какими словами его не ругали. Самым мягким было слово «формалист».
А Роберт Рафаилович оставался совершенно спокойным: «Ну и пусть ругают, – говорил он. – Ведь если, например, станут говорить, что у вас пушистый хвост и вы сможете доказать, что это не так, они же не перестанут так говорить. Я спокойно ко всему этому отношусь, пусть». После того, как на выставке в Манеже в 1962 году картину «Обнаженная» Фалька раскритиковал Хрущев, работу Роберта Рафаиловича в народе стали называть «Голая Валька».
Сам Фальк спокойно относился к этой критике. Говорил: «Я от Хрущева ничего другого и не ждал. Слава Богу, что не арестовал».
* * *
Я отыскал стенограмму высказываний Первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева, сделанных им возле картины Роберта Фалька, выставленной вместе с работами других художников в Манеже в декабре 1962 года.
– Вот я хотел бы спросить, женаты они или не женаты; а если женаты, то хотел бы спросить, с женой они живут или нет? Это – извращение, это ненормально.
Во всяком случае я, председатель Совета министров, ни копейки не дал бы, а кто будет давать деньги на этот хлам, того будем наказывать, а печать не поддержит.
Между прочим, группа художников написала мне письмо, и я очень бурно реагировал. А когда посмотрел на факты, на которые ссылаются, я их не поддерживаю. Сказали, что вот в «Неделе» были, мол, снимки; я видел эти снимки – ничего «страшного» там нет. Так что у меня свое мнение есть, своего горючего достаточно, и мне подбавлять не стоит.
Я бы, например, сказал тем людям, которые увлекаются всякого рода мазней, не рисуют, не создают картины, а буквально мажут их: вы, господа, говорите, что мы, видимо, не доросли до понимания вашего искусства. Нет, мы, наш народ, понимаем, что хорошо, а что плохо. И если эти, с позволения сказать «художники», которые не хотят трудиться для народа и вместе с народом, выразят желание поехать за границу к своим идейным собратьям, то пусть они попросят разрешения на выезд, в тот же день получат паспорта и пусть там развернут, дать им свободу в «свободных» государствах, и пусть они там хоть на головах ходят. Но у нас покамест такое «творчество» считается неприличным, у нас милиционер задержит.
<…> Ни копейки государственных средств не дадим. Тут уж я, как председатель Совета министров, беру всю беду на себя. Поощрять действительное искусство. А это – искусство, когда картину пишет осел, когда его муха начнет кусать, и чем больше она его кусает, тем он создает «сложнее произведение».
Но некоторые, видимо, стали стыдиться, что мы действительно, может быть, не доросли? Пошли к чертовой матери! Не доросли, что делать! Пусть судит нас история, а покамест нас история выдвинула, поэтому мы будем творить то, что полезно для нашего народа и для развития искусства. Вот он накрутил…
Вот я был в Америке, видел картину – женщина нарисована. Я говорю: «Боже мой, какой отец, какая мать родила, почему так неуважительно относишься, почему юродство такое?»
Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это – педерасты в искусстве.
Не сушите «таланты»; мы готовы дать им разрешение на выезд из нашего государства. Зачем глушить, если это талант? Пусть история оценит…
На этом гневный глас Хрущева, который в одном все-таки оказался прав – история и правда все оценила, умолкает.
* * *
Фальк был независимым человеком, умел абстрагироваться ото всего. И всегда вспоминал отца Алексея.
Хотя был человеком с темпераментом, мог горячо говорить об искусстве, но оставался совершенно неуязвим к злобной критике. Жил он довольно скромно. У меня так и стоит перед глазами картина – Роберт Рафаилович идет по улице, а в руках у него авоська с капустой и морковью. Он же был вегетарианцем. Фальк был дружен с Петром Кончаловским и Алексеем Толстым.
* * *
Он как-то рассказал мне о своих встречах с Толстым. Говорил, что Толстой настолько погрузился в свою помещичью жизнь, что Фальк принял решение к нему больше не ходить.
Оказывается, однажды Фалька позвали на день рождения Толстого. Они
