Две жизни одна Россия - Николас Данилофф
Когда несколькими минутами позже в комнату вошла Руфь, я окончательно взорвался и высказал все, что думаю, стенам комнаты, в которых тоже были упрятаны подслушивающие и записывающие устройства.
Следующие несколько дней в разговорах по телефону со своими коллегами-корреспондентами, я постоянно упоминал о провокациях, которым подвергаюсь со стороны КГБ. Но я понимал, что все мои протесты, обращенные к безмолвным стенам или по телефону к друзьям, в сущности бесполезны. Зине, когда она появилась в следующий понедельник, я сказал, чтобы отвечала отцу Роману, если тот еще позвонит, что меня нет и не будет.
После моего знакомства с Натирбоффом я уже колебался, нужно ли сообщать в американское посольство о последнем звонке Романа. С одной стороны, поскольку КГБ пытается втянуть меня в какие-то свои игры, необходимо для моей же безопасности поставить об этом в известность посольство. Но с другой стороны, я хотел держаться на некотором расстоянии и от посольства, и особенно от ЦРУ, которое действовало на меня не менее раздражающе, чем КГБ. И я решил до поры до времени молчать.
11 апреля я отправился в резиденцию американского посла, чтобы присутствовать на пресс-конференции, которую проводил спикер палаты представителей Томас О’Нилл-младший, первый американец высокого ранга, встретившийся с Горбачевым. У входа в дом я столкнулся с Куртом Камманом, и, поскольку еще оставалось время до начала пресс-конференции, мы решили немного пройтись пешком. К концу нашего разговора снова всплыло имя Романа, и я решил рассказать Камману о подозрительном звонке. Он выслушал молча, но я снова повторил, что вижу во всем этом ловушку и прошу не дать мне угодить в нее.
В тот же вечер Руфь и Мэнди отправлялись в двухнедельную поездку по Китаю, я отвозил их в аэропорт. Их очень беспокоило, как я буду тут один, они думали даже отложить путешествие, но я настоял, чтобы они поехали. Мне не хотелось, чтобы кто-то мог заподозрить, что провокации КГБ так уж пугают меня.
Через несколько недель Камман снова пригласил меня в посольство. Он не сказал, по какому поводу, но я был уверен, что это связано с отцом Романом. С некоторой неохотой я отправился туда, и опять мы уединились в комнате-инкубаторе.
Камман начал с того, что перелистал какие-то бумаги в папке, которую захватил с собой, потом сказал:
— Мы тщательно проверили все, что было можно в этом деле, и пришли к единому выводу: КГБ готовит ловушку. Советуем избегать любых контактов с отцом Романом и вообще стараться быть неуязвимым.
Я порадовался, что посольство пришло к тем же выводам, что и я, но что-то странное было для меня в предупреждении Каммана. Разве не я сам рассказал им о своих подозрениях в отношении Романа? К чему же теперь давать мне эти запоздалые рекомендации?.. Совет Каммана не улучшил моего настроения. Хорошо еще, он мне не предложил разорвать контракт и вернуться в Штаты. Несмотря на всю напряженность обстановки, такой выход не приходил в голову ни Руфь, ни мне. Это последнее дело, если корреспонденты начнут позволять КГБ доводить их до мысли покидать страну или менять что-то в своих репортажах и статьях. И то, и другое было бы слишком большим подарком для советской тайной полиции.
Одно время я подумывал сообщить об этой истории в мою редакцию, но после некоторых размышлений оставил эту идею. Во-первых, редакция была выше головы погружена в перемены, которые принес с собой Морт Зуккерман, а во-вторых, я не знал толком, что сказать. Вместо всего этого я делал пока подробные записи в своем блокноте.
Наутро после разговора с Камманом и в другие утренние часы, гуляя с Зевсом по берегу Москвы-реки неподалеку от нашей квартиры, мы с Руфью пытались сочинить на эту тему несколько третьесортных сценариев.
— … Давай предположим на какое-то время, — рассуждала Руфь, — что Роман — тот, за кого себя выдает. Что он действительно посредник какого-то диссидента-ученого, горящего желанием передать информацию для ЦРУ… Предположим, Натирбофф и его парни в самом деле верят, что Роман может свести их с каким-то специалистом в области ракетостроения… Предположим, КГБ хочет подловить агентов ЦРУ и сорвать их операцию… Предположим…
Все было бесполезно, все наши догадки и предположения. Мы все равно никогда не сумели бы узнать правды, и к тому времени я уже и не хотел ее знать. Мне были противны все эти грязные интриги. В конце концов, я решил положиться на свою интуицию, а она подсказывала, что отец Роман Потемкин — фальшивый священник, тайный агент КГБ.
… — Возможно, в КГБ посчитали не совсем полным твое досье, — продолжала размышлять Руфь. — Не сумев достаточно запачкать тебя в деле с Гольдфарбом, они стараются теперь наверстать упущенное и втянуть тебя в новое дело. Но, думаю, у них ничего не выйдет. Так, сотрясение воздуха… Хотят запугать тебя, и самое худшее, если ты поддашься и пойдешь у них на поводу. Лучше забудь обо всем этом. Старайся не думать. Выкинь из головы…
Я попытался воспользоваться советом Руфи, и мы стали думать о предстоящем отпуске. В воскресенье, 9 июня, мы уехали на неделю в Финляндию. Но даже в небольшом доме на острове неподалеку от Хельсинки я не смог избавиться от тени КГБ. Через пару дней после нашего прибытия я услышал по Би-би-си сообщение, что КГБ незаконно задержал в Москве американского дипломата, Пола Стомбау, обвинив его в шпионаже. Хотя я никогда не слышал об этом человеке, я сразу подумал, уж не связано ли это каким-то образом с Романом. Предположим, ЦРУ пыталось наладить с ним контакт и попалось таким образом на удочку КГБ… А может быть…
Я внимательно прослушал сообщение Би-би-си, надеясь, что мое имя не будет упомянуто в связи со всем этим делом. Оно не было упомянуто.
Уезжая из Хельсинки обратно в Москву, я дал себе слово выкинуть Романа из головы окончательно. Я устал уже думать об этом псевдосвященнике. Мысли о нем стали мешать мне в работе.
Но только я вошел в московскую квартиру, как обнаружил записку от нашей прислуги, русской девушки Кати. Там было написано: "Вам звонил какой-то человек по имени Роман. Это было 14 июня. Сказал, что очень важно. Потом звонил еще несколько раз".
Я снова попросил Зину постоянно отвечать Роману, что меня нет. Однако в пятницу двадцать первого, когда я собирался на дневной прием в посольство Люксембурга и перед уходом взял трубку зазвонившего телефона, я услышал знакомый голос.
— Здравствуйте, Николай Сергеевич. Это Роман. Хочу спросить, не дадите
