Людмила Петрушевская - Маленькая девочка из «Метрополя»

Нас привезли. Мы могли взять все, что хотелось.

Мероприятие для Али-Бабы в пещере сокровищ.

Дома реяли красные флаги, в магазинах не было ничего (в книжных имелись собрания сочинений секретарей Союза писателей СССР, в приемных пунктах макулатуры на пуд собранных старых газет можно было получить что-то из Дюма и Пикуля). Студенты и тоскующие читатели, не в силах расстаться с любимым текстом, воровали книги из библиотек, за это полагался нормальный уголовный срок, так ловили диссидентов во время обысков: штамп библиотеки на старой брошюре, где взято? А нашел. Тогда получите срок за укрывательство краденого.

Я, окоротив себя, взяла десять книг, среди них Бунина «Окаянные дни», Ницше, Фрейда, фотоальбомы Булгакова и Ахматовой.

В гостинице я хитроумно спрятала все это, как дикая птица свои яйца, в изгибах куртки, купленной для кого-то из детей. Куртку уложила среди штанов и маек в новую большую спортивную сумку, это тоже был подарок детям. Мы все запасались чисто вещественными сувенирами. Дома было и одеть-то нечего. К сожалению, руководители фестиваля в Мюнхене (с немецкой стороны Йохан Хан) принесли нам всем подписать некоторый договор, что мы отказываемся от гонораров за свои спектакли. Нам выдали только суточные, и то из них что-то вычли в пользу государства. Поэтому я свирепо экономила и за завтраком тайно, воровски делала себе три бутерброда на день. Так что бесплатные книги были кстати.

(Боже мой, на что только не толкали нас наши власти! В Стокгольме, я помню, мы, советские авторы из делегации драматургов, повстречались с нищим питерским театриком, который в полном составе хитроумно выехал по частным приглашениям сердобольных театроведок в Швецию и играл пантомимы на улицах. Театрик-то был нищий, но они на свои деньги уже купили себе два микроавтобуса и собирались летом ехать в Авиньон на фестиваль! Они тут же стали нам привозить на велосипедах картонные ящики с платьями и куртками, а потом открыли карты — оказалось, они регулярно посещают благотворительную помойку. В результате по заявкам интеллигенции (кто-то взмолился) бродячие мимы отвезли драматургов на своем микроавтобусе куда-то в светлые дали. Мне из этого их богатейшего улова досталась в дар красная плетеная корзиночка, никому не нужная. Люди подобрали себе немного намоченные новые куртки и кожаные польты!)

Когда мы уезжали из Мюнхена, в аэропорту меня окружили «чинзанщики» и предупредили, что им велели все, что было взято на книжном складе, оставить в гостинице.

— И вы оставили?! (Пожатие плечами, растерянные лица.) А я везу!!! Не отдам!!!

Видимо, кто-то слышал наш разговор.

Вскоре меня навестило театральное начальство во главе с Шадриным (хороший мужик по прозвищу «человек с ружьем»).

— Людмилочка Стефановночка! (Это был у них как бы предупредительный выстрел в воздух, такое обращение.) А вы что, везете книги?

(Ясно какие.)

— Да, везу.

— Ой, ну вот этого не надо, не надо. Л.С., не-на-да! Оставьте лучше, по-доброму советуем. Ну мало ли. Будут у вас неприятности.

(Боятся, что неприятности будут у них.)

— Так, — сказала я угрожающе. — Такк! Это что, запрет на профессию?

(Совершенно несоветский термин, кстати. Они не знали, с чем это едят.)

— Я же писатель! Я везу книги, необходимые для работы!

— А, Л.С, если не секрет, че вы такое это… Ну, скажем, взяли?

— Я взяла что? Да Бунина, Ахматову, Булгакова. Ницше взяла, Фройда, Джойса.

Они покивали.

— Вообще-то все равно не рекомендуется, знаете…

Я была совершенно честно возмущена. Наконец одну светлую голову посетила умная мысль:

— Л.С., вы знаете что? Вы в декларацию все это дело возьмите занесите, а то что это… Как-то не хочется, чтобы… как бы это выразиться… И все будет открыто. Так сказать, весь списочек с названиями.

Они отошли, сняв с себя всю ответственность за мое дикое поведение, оч довольные. Они рекомендовали мне самой на себя написать донос. Никто ведь не отменял срок, предугаданный Чуковским, за хранение и распространение…

Дальше события разворачивались совсем уже гомерически.

Та сумка, в которой ехала куртка и спрятанные в ней книги, в Шереметьеве пропала. Мои высоченные «чинзанщики» уже торчали в голове огромной очереди к таможенникам, а я все ходила вдоль транспортера и по окрестностям, с отчаянием понимая, что проблему решили без меня. Но там были все детские вещи! Феде, Наташе, Аньке и маленькой Маньке!

Как вдруг я, окидывая безнадежным взглядом полы и чужой багаж, увидела свою новенькую сумку среди десятка других, аккуратно разложенных у ног благостного старичка, который стоял, прислонившись к стене, и с улыбкой смотрел вдаль. Он стоял не хуже чем пастух среди стада овец, что-то жуя, уверенный в себе и довольный своим достатком. Глазки у него радужно сияли, как лужицы с керосином на асфальте. Новая челюсть выпирала изо рта. На его прекрасном шерстяном костюме торчали беконечные ряды орденских колодок и коллекция нерусских медальных украшений типа значков. И весь он как-то топорщился, удерживая равновесие. Может быть, ему трудно было находиться в вертикальном положении. Но он был стоек. Я набралась смелости:

— Вот это моя сумка, извините!

Он неожиданно ответил, восторженно на меня глядя:

— А я и не отрицаю!!!

Я взяла сумку, приоткрыла молнию — игрушки, куртки. Моя. И — о счастье — успела к своим рослым актерам, Грише по кличке Тибул, Игорьку Золотовицкому и Зяме (Земцову), которые высились во главе очереди прямо перед таможенным контролем.

Я почти плакала.

— У меня украли сумку! — нарочно громко сказала я. — И я ее столько искала! Представляете?

Текст был предназначен насторожившейся очереди и таможенникам.

Таможне еще только этого не хватало. В данный момент они шерстили коробки какого-то хорошо одетого мужчины. Коробок было штук тридцать. Они были аккуратно завязаны веревками. Потный мужчина покорно распутывал узелки. Очередь хмуро нависала. Таможенник явно работал по наводке.

— А это что? — спрашивал он.

— Это? Да это что… наручники, — как малому ребенку, втолковывал ему мужчина.

— Зачем? — глупо спрашивал таможенник, пока другой вспарывал еще коробку.

— Это сувенир, понимаешь? В подарок, в подарок.

— Откуда везете?

— Из Африки, понял, из Анголы я еду, по работе там, из Анголы.

Наконец с ним покончили. Несчастный погрузил свои хлысты, кастеты и наручники на три тележки и повез их куда-то за кулисы.

И тут я увидела моего радужного старца. Он уже был по ту сторону барьера, видимо, прошедши таможенный контроль. Он держался скромно и сбоку, прихватив ручку багажной тележки. А саму тележку везла по направлению к таможенникам (повторяю, с той стороны) какая-то расстроенная пожилая женщина. В тележке было чемоданов и сумок чуть ли не выше ее головы.