Родион Нахапетов - Влюбленный

Я всегда знал, что хорошее дается нам свыше, а плохое мы делаем своими руками. Вот только вопрос, как отделить одно от другого. Как оценить события?

Вот разрушил семью, и свою и чужую. Что это, как не грех? Постыдный и непростительный грех. Но как отнестись к чувству любви, которое я испытал?

Уехал в Америку — в надежде, что поднимусь на ступень выше. Но все потерял и сижу у разбитого корыта.

Я стараюсь найти разумное объяснение своим поступкам, но невольно склоняюсь к мистике (четные числа), к извечным понятиям судьбы, рока и т. п.

Лет десять назад я увлекался энергетикой космоса, медитировал, посещал специальные классы. У меня была наставница по имени Людмила. Увидев меня в фильме «Перед закрытой дверью», где мой герой колотил кулаками в закрытую дверь, она сказала мне, что именно так я и буду стучаться в дверь новой жизни. Я отнесся к ее прогнозу скептически. То было время спокойной и размеренной жизни. Я был доволен семьей и работой.

И вот, ревизуя прошлое, понимаю, что был слеп. Внутри меня зрела новая жизнь, которую лишь Людмила разглядела своим духовным зрением.

— Вам тоже откроется, — сказала она.

И вот мне приснился сон.

Ярко — ярко, как в пустыне, сияет надо мною солнце, но странно: оно не ослепляет, и я могу смотреть на него, не мигая и не жмурясь. Я упиваюсь этим сиянием, я заворожен им. Между тем на горизонте восходит огромная луна — тоже сияющая. Я ощущаю искрящееся, свежее, высокогорное дуновение. Какая невиданная красота! Луна и солнце вместе! Какая гармония! И вдруг почва резко уходит из‑под ног — и небосклон распахивается передо мной во всю свою неоглядную ширь. Я падаю! Или взлетаю? Дыхание перехватывает. И то и другое вместе: я падаю вверх. Я падаю вверх!

— Вот видите, вам открылось! — сказала Людмила на следующий день. — Вы помните, что испытали в момент падения? Что вы почувствовали?

— Восторг, пожалуй.

Людмила улыбнулась:

— Вы видели посвятительный сон.

С тех пор прошло пятнадцать лет. И сегодня, задумываясь над своим американским приключением, я снова нахожу это странное единство, где движение вперед и отступление — неразделимы.

Кстати, я помню еще один «посвятительный» сон. Это было много лет назад, накануне моего поступления в Институт кинематографии. Мне снилось, что я плыву по безбрежному и спокойному морю, толкая впереди себя ярко — красочный мяч.

В детстве я едва не утонул и потому страшно боялся глубины, а во сне море ласково держало меня на своей лазурно — голубой глади и я был легок как пушинка.

Я проснулся с уверенностью, что добьюсь того, о чем мечтал.

Какие сны мне снятся сейчас?

Рвы да канавы. Грязь да муть. Ветхие ступени лестницы, ведущей вниз. Стоит ли обнадеживать себя и понапрасну тратить время?

Что же, уехать из Америки не солоно хлебавши? Принять поражение как должное?

Знаю, что за грехи надо расплачиваться. Но может быть, не так все просто, и трудности, которые я переживаю, — это трудности роста? На чужой земле, на незнакомой почве? Падение — взлет…

Смотрю в красный советский паспорт, задаю себе прямой вопрос: «Хочешь домой? Или будешь упорствовать дальше?»

И не могу ответить. Не знаю. Просто не знаю ответа.

Звоню Наташе. И снова меня остужает дежурный голос автоответчика: «Вы набрали такой‑то номер. Если хотите оставить сообщение, ждите сигнала…»

Я не научился говорить в пустоту.

Выхожу на улицу. То тут, то там продаются подержанные автомобили. На них призывные надписи: «Прокати меня!», «Попробуй меня!», «Я тебя не обману!», «Купи!», «Возьми!»…

Забавно!

Мимо проходит девушка и, встретившись со мной взглядом, улыбается. В России такая приветливость сулила бы знакомство. Но здесь это не более чем гримаса.

Когда‑то в Стокгольме, на съемках «Верности матери», я был горд, что мне улыбаются симпатичные девушки. Я принимал это на свой счет, но скоро понял, что шведки приветствуют улыбкой рефлекторно, как собаки — хвостом.

Я гуляю по Санта — Монике, прохожу мимо витрины, на которой выставлены киноафиши довоенных фильмов. Старый славный Голливуд. Рядом со мной стоит бродяга (бородатый, голова обернута каким‑то тряпьем). Он что‑то жует и тоже смотрит на афишу «Касабланки». О чем он думает?

Да, я осмелился бросить вызов привычной московской рутине, порвал старые связи, я обманул, я предал и все такое прочее, но вот новые впечатления, новые типы, новые мысли, которые ворвались в мою жизнь. Это незаменимая пища для художника. Может, и в самом деле, потеряв одно, найдешь другое?

Тем временем получаю письмо от Веры.

«Радик! Сейчас я могу спокойно все обдумать, разобраться и написать обо всем. Я Много думала за эти дни о том, что произошло. Честно скажу, теперь я поняла, я буду только рада, если у тебя все получится так, как ты хочешь. Я Всегда верила в тебя и сейчас верю в твою удачу, но мне было странно и обидно слышать от тебя, что я могу Сглазить. когда ты уезжал, ты так не думал (я надеюсь).

Но Самое главное, я не ожидала этих слов, этих упреков, поэтому мне не так просто привыкнуть. действительно, у нас за пятнадцать лет все было не так просто, были и обиды, и ссоры, но было и хорошее, и Помнилось именно это. А Эти месяцы без тебя все воспринималось острее, и для себя я решила и поняла, что была действительно во многом не права. и я так верила в нашу встречу, в твою любовь, несмотря на те трудности, которые были, и не потому, что ты как «рычаг», а потому, что ты думал о нас, о нашей семье. для меня очень важно, и даже главное в жизни, — это отношение и общение, если этого нет, то зачем всё? поэтому я очень рада за тебя, рада тому, что тебя понимают, Верят в тебя. Я Хочу, чтобы ты был свободен от того, что тебе в тягость, ты уже сейчас отошел от нас, стал другим, а через год будет еще труднее, поэтому будь свободен в выборе дальнейшей жизни, я не хочу, чтобы меня жалели и относились как к тяжелой ноше и как к долгу, а другого отношения у тебя нет (уже нет).

С девочками — другое дело. они сами решат, когда подрастут, как и что.

Мне очень жаль, что все так вышло. Целую. Вера».

Я был тронут этим письмом. В нем вся Вера, скупая на выражения, но глубокая и искренняя.

Чувства, раздирающие меня изнутри, нашли, наконец, простое и честное разрешение: я — свободен. Но для чего? Для кого? Кому я здесь нужен?

Нужен ли я Наташе? Нет. Она мечтает, чтобы я убрался отсюда, да поскорей. У нее есть свои друзья, свое прошлое и своя дочь.

А у меня оставалось мое прошлое и мои дети.

«Приезжайте на лето! — написал я Анютке и Машеньке. — Деньги у меня есть, будем ходить в «Макдональдс» и загорать на пляже…»