Между жизнью и честью. Книга II и III - Нина Федоровна Войтенок
Сторожем на кладбище до самой смерти была мать Крёстного, которую в селе все звали «беженкой», «полячкой». Она честно исполняла свою работу: место захоронения селян всегда было в порядке. И по сей день народ, следуя примеру женщины, сохраняет надлежащий вид этого печального места.
Завернув во двор, я увидела Крёстного, он сидел на скамеечке, рядом лежал внушительный пучок ивовой лозы. Крёстный плёл корзину. Руки его двигались медленно, но уверенно и с любовью. Видимо, он услышал шаги и поднял голову. Лёгкость моей походки тотчас сменилась неуверенностью и медлительностью.
Оставив работу, Александр Степанович пригласил меня в дом.
«Прости, дочка, что не могу тебя обнять и расцеловать, как полагается отцу при встрече, — дрожащим голосом проговорил Крёстный, пропуская меня вперёд, — сразила меня боль гадостная».
Он провёл меня в светлицу и усадил на табуретку. Я отметила, что в доме тоже почти ничего не изменилось, хотя и прошло немало лет. Уцелел широкий деревянный полик (пристройка к печке), благодаря ему мы забирались на печку погреться, на нём мы и спали. Даже вход в подполье сохранился под ним. Полы располагались относительно высоко, мы спускались в подполье и на четвереньках ползали зимой по земле. На улице сугробы — в подполье весна. Такая у нас была игра.
Крёстный сел напротив меня, и тут я обратила внимание на его исхудавшее, пожелтевшее лицо. На меня смотрели всё те же большие добрые глаза, только не было в них жизненного блеска. Они были влажными.
«Вот, дочка, скоро отправлюсь к куму, к своему другу Федьке, — начал разговор Крёстный. — Осталось мне совсем немного».
Сказал и замолчал. Что я могла ответить? Сказать дежурные фразы о том, что всё ещё образуется, что он молод, что в пятьдесят пять лет жизнь только расцветает. Нет, я не посмела. Я смотрела на это некогда красивое улыбающееся лицо, и отчаянная боль овладела мной.
С годами потери становятся более ощутимыми. Смерть своего отца я совсем иначе воспринимала, возможно, потому что ещё не доросла до понимания всей утраты.
Я любила своего Крёстного, радовалась настоящей фронтовой дружбе, которая выдержала столько испытаний. Не ошибусь, если скажу, что таких танкистов-тральщиков, а проще говоря — смертников, было только двое на всей Брянщине.
Сидя перед Крёстным, мне вспомнились разговоры двух друзей, вспомнилось, с каким уважением относился Александр Степанович к моему отцу. Теперь я понимаю почему. Потому что знал, какой ад прошёл мой папка, пока крёстный был призван в Красную Армию. Тогда я не знала, что Крёстный участвовал в боевых действиях с июня 1944 года.
* * *Александр Степанович Сычёв был призван на защиту Родины в октябре 1942 года. К этому времени мой отец успел не единожды почувствовать запах смерти.
Крёстный был призван как раз после самых тяжёлых августовских — сентябрьских боёв за Ржев, когда были огромные потери в танках, а значит и в кадрах. Поэтому он сразу же после призыва был направлен на учёбу.
Справка. В связи с увеличивающейся потребностью в кандидатах и затруднениями в получении из войск полноценного пополнения приказом Народного комиссара обороны от 17 октября 1942 г. был установлен следующий порядок комплектования танковых училищ…
С 1 ноября 1942 г. курсантский состав танковых училищ предусматривалось комплектовать рядовым и младшим начсоставом частей действующей армии из числа, показавших в боях смелость, мужество и отвагу.
Возраст для поступления в училище был установлен от 18 до 35 лет. Для кандидатов, направляемых в танковые училища, общеобразовательный уровень предусматривался 7 классов средней школы.
Почти сразу после окончания курсов Александр Степанович был направлен на ускоренные курсы по подготовке младших лейтенантов, где и встретился с моим отцом.
Представьте себе встречу двух пареньков из одного села среди огня и взрывов. Да, были и бомбёжки, и обстрелы и переезды.
* * *Глядя на Крёстного, вспомнилась его фраза: «Был бы герой, если бы твоя голова не была с дырой». Так однажды ответил Крёстный на слова папки: «А ты знаешь, кум, меня же дважды представляли к герою, да всё как-то документы терялись».
Причём, папка сказал это без всякого сожаления. Не было у настоящих фронтовиков безумной жажды до наград, горе потерь и утрат в каждом бою заслоняло даже самое тайное желание.
* * *«Дочь, — прервал молчание Александр Степанович, — разговор у нас тяжёлый будет».
Я встрепенулась, насторожилась. Крёстный, видимо, заметил в моих глазах некий смутный страх и поспешил меня успокоить:
«Не для тебя он тяжёлый, а для меня. Всю жизнь носил с собой, а тут, видать, пора пришла выпустить наружу. Тяжело мне. Да и как я явлюсь перед кумом? Там уже не скажешь, там будем молча вести свои беседы».
Тут мне вспомнилось, как однажды крёстный сказал: «Запомни, дочка, человек рождается, и рождается его крест. Но человеку не суждено знать, когда придёт его крест».
* * *Александр Степанович начал издалека. Он рассказал мне истории, которые происходили на фронте с участием его и отца.
«С отцом твоим я встретился в учебке в 1943 году, — медленно выдавливал из себя Крёстный. — Я, конечно, против него был просто желторотик, потому что Федька до этой самой учёбы такой ад прошёл, что некоторые в штаны наложат, если им такое только во сне привидится».
Да-да, именно так
