Кржижановский - Владимир Петрович Карцев
Распоряжение о признании такого рода поступило от партии через месяц, когда Кржижановские были уже в Петербурге.
Часть пятая
ИНЖЕНЕР-ЭЛЕКТРИК
Век пара — век буржуазии.
Век электричества — век социализма.
Г. М. Кржижановский
НА НЕЛЕГАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ
Кржижановские попали в Петербург в конце «шести недель свободы». Была отменена цензура. Газеты печатались явочным порядком. Представить такое несколько месяцев назад было просто немыслимо.
Владимир Ильич, вернувшись из эмиграции, проводил в Петербурге гигантскую работу. Зинаида Павловна и Глеб встречали его то на квартире Горького, то в редакции «Новой жизни» — легальной социал-демократической газеты. Он был напряжен и сосредоточен — шла подготовка к восстанию.
Глеб окончательно перешел на нелегальное положение, памятуя о том, что его киевские дела не могут остаться без наказания. Нужно было, как советовал Ильич, держать порох сухим и быть готовым ко всяким неожиданностям. Потеря заработка была весьма чувствительна. Глеб был заочно уволен по третьему пункту железнодорожного устава, навсегда запрещающему ему занимать какие-либо должности на железных дорогах. С другой стороны, проживание в Петербурге ему также было запрещено еще с 1900 года, и он не мог получить никакой официальной должности в каком-нибудь другом ведомстве.
Обе профессии — химика и железнодорожника — оказывались теперь в его жизни напрасным грузом. Впрочем, не совсем, ибо он широко использовал свои химические знания и киевский опыт для изготовления бомб к будущему вооруженному восстанию в Петербурге, испытывал их в финляндских шхерах вместе с Леонидом Красиным.
Встретиться с Ильичем было очень трудно. Он беспрестанно менял квартиры и адреса, и даже Надежда Константиновна не всегда могла с ним увидеться.
Глеб искал встреч с ним, старался не пропустить ни одного из его выступлений. Незабываемые минуты. Позднее Глеб Максимилианович вспоминал о выступлении Ленина на митинге в Народном доме графини Паниной. Это было в мае 1906 года.
«На трибуне последовательно сменяются одна за другой фигуры известных всему Петербургу ораторов. Выступают лучшие силы кадетов и трудовиков. И вот на той же трибуне новая фигура неизвестного широкой толпе оратора. Бросается в глаза только необычайно выпуклая линия лба и пронизывающий блеск слегка косящих глаз. Он говорит только какой-нибудь десяток минут, но вы ясно видите, что этот оратор уже вполне завладел и по-своему зачаровал эту массу впившихся в него с напряженным выражением тысяч и тысяч глаз… Перед нами, несомненно, грозный народный трибун… За каждым словом этого оратора чувствуется такая глубокая продуманность до конца, такая страстная убежденность, которые покоряют сильнее всяких словесных красот и изысканных голосовых модуляций. Он сходит с трибуны под гром аплодисментов, переходящих в овацию, и нам приходится наблюдать, что в этом единодушном порыве участвуют даже те, которых он только что обличал…»
По всей России, от моря и до моря, развертывались красные знамена. И по всей России, от моря и до моря, бросали в тюрьмы, арестовывали, расстреливали, громили…
Московское восстание было потоплено в крови, Петербург был мрачен и встревожен, но недвижим — волна революции спадала.
Осенью 1906 года Владимир Ильич забежал вечером к Глебу и Зинаиде. Несмотря на огромную работу, которую Ленин проводил в последние дни, он выглядел бодрым и энергичным, оживленным.
Говорили, разумеется, о последних событиях.
— Жаль, не в нашей власти было немного оттянуть восстание — хотя бы до весны, до возвращения маньчжурской армии! Тогда все могло сложиться по-иному, — говорил Ильич.
— Важно еще и правильно отступить, — подхватывал Глеб. — Убыль в движении масс после гигантского размаха дает нездоровую почву для отдельных партизанских выступлений. Террор и разнообразные экспроприации, или, как их сейчас называют, «эксы», видимо, знаменуют спад революционного движения.
— Ты что же, предлагаешь запретить эти отдельные выступления? Неужели ты не понимаешь, что сейчас у нас, как никогда, большие возможности для организации решительных, смелых революционных «двоек» и «троек», а то и «пятков» и «десятков», которые станут когда-нибудь, может быть весьма скоро, залогом и ядром восходящей волны нового массового движения? Крестьяне не сказали своего слова. Посев этого года слишком реален. Засеяли именно те слои почвы, признать бесполезность которых — все равно что признать прекращение биения пульса гигантского организма — нашей огромной страны. Но ведь она жива! Сейчас немногие тысячи революционеров-профессионалов привели в движение сотни тысяч пролетариев и ближайших попутчиков пролетариев, а в следующий раз десятки тысяч организованных под знаменами партии приведут в движение десятки миллионов, и тогда победа будет несомненна.
СПЕЦИАЛЬНОСТЬ ТРЕТЬЯ И ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ
С Литейного на Фонтанку, из одной редакции в другую, литературная работа (вечно под псевдонимом, плохо оплачивается), сотрудничество в «Волне», «Набате», «Северной звезде». Глеб чувствовал, что эта бродячая жизнь его тяготит, что он уже в том возрасте (тридцать четыре года), когда хочется хотя бы минимальной устроенности, постоянной работы, своего угла. Когда к концу 1906 года Столыпин развернулся вовсю, когда были зажаты последние гайки и Россия погрузилась в тревожное забытье, легальные социал-демократические газеты то и дело меняли адреса, названия, запрещались к выпуску, а издания большевистского толка вообще запрещены, Глеб начал оглядываться вокруг и видел, что его положение не блестяще. Он не мог поступить на работу — это прежде всего. Третий пункт железнодорожного устава запрещал ему заниматься той профессией, какую он приобрел, — профессией железнодорожника. Химию он основательно подзабыл (разве вот химия взрывчаток?), но кто ж его возьмет не только на Охтенский пороховой, но и на любой другой завод?
Испытания «македонок» с Красиным между тем продолжались.
Было скоплено довольно много взрывчатки, и однажды, когда, удовлетворенные, возвращались они из Сестрорецка, Леонид сказал ему:
— Глебася, ты что-то у нас поистаскался, поистрепался, видно, литература сейчас кормилица плохая! Нужно бы тебе и для прикрытия, и для денег, и для полноты жизненной взять какую-нибудь инженерную работенку.
— Да какой же дурак даст? Дорожка закрыта. Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий. А последствия — вот они! Не быть мне инженером, не быть мне крупным политиком, не быть мне литератором, не быть мне и поэтом. Кем же быть?
— Стой, не спеши, есть одна тонкость. «Общество электрического освещения 1886 года», где я работаю, ведь немецкое?
— Еще какое немецкое.
— Но немцев
