Георгий Соколов - Малая земля
По его подбородку текла кровь, но он уже забыл о рассеченной губе, его раздражал пот, который застилал глаза, мешая стрелять прицельно.
Азарт боя, отчаяние одинокого бойца, которому неоткуда ждать помощи, разъярили Зеленцова. Он уже потерял чувство страха и самосохранения, высовывался почти по пояс, чтобы бросить дальше гранату или сделать точный выстрел. Он видел, как падали сраженные им гитлеровцы, и это еще больше вдохновляло его. Судьба хранила его. Пули пролетали над его головой, жужжали мимо ушей, но не задевали.
И лишь одна ударилась в каску и зарикошетила с визгом. И этот визг привел Зеленцова в себя. Он присел, хотя уже не было нужды приседать, и тупо уставился в стену ячейки. Ему вдруг стало страшно. Ведь убьют, все равно убьют. Не сможет он один устоять.
На бруствере взорвалась граната. Взрывная волна сбросила пулемет в ячейку.
Зеленцов осмотрел его и поставил на место. В нем опять заклокотала ярость. Черт возьми, если убьют, то смерть дорого обойдется им! Под руку подвернулась противотанковая граната. Он швырнул ее и вслед за взрывом выглянул. Шагах в десяти от ячейки лежали три убитых гитлеровца. Двое, видимо раненые, ползли назад, один из них что-то хрипло кричал.
— Ага! Заслабило! — торжествующе закричал Зеленцов и потряс автоматом, зажатым в левой руке.
Эх, не надо было ему этого делать! Шальная или снайперская пуля — пойди угадай — пронзила руку. Пальцы сразу стали безжизненными и выпустили автомат. Рука повисла плетью.
И тут перед бруствером вырос, словно из-под земли, огромный серо-зеленый солдат. Зеленцов невольно отступил. Гитлеровец хотел прыгнуть на него, но споткнулся и упал, повиснув головой над ячейкой. Зеленцов моментально пришел в себя. Он схватил гранату и ударил гитлеровца по голове. Тот дернулся и кулем свалился в траншею. Зеленцов поднял автомат и прикончил его.
Вскочив на ноги, он стал стрелять в ту сторону, откуда появился гитлеровец. Одной рукой не очень-то было удобно управляться с автоматом, но нужда заставит все делать. Расстреляв весь диск, он бросил две гранаты и только после этого спрыгнул с ящика.
Наступила тишина.
«Неужели отбил?» — удивленно спросил себя Зеленцов, держа наизготовку автомат.
Стало темнеть, а он все стоял, ощетинившись, не сводя глаз с окопов противника.
Когда совсем стемнело, Зеленцов устало опустился на ящик и тут только вспомнил, что не перевязал рану на руке. Весь рукав был мокрым от крови.
Но снять ватный бушлат у него не хватило сил. Каждое движение причиняло боль. Пришлось кинжалом отрезать рукав. Это было тоже не таким простым делом. Но все же он отрезал его, достал из вещмешка бинт и неуклюже замотал руку.
И вдруг перед его глазами все закружилось, к горлу подступила тошнота, и он свалился с ящика на труп немца. Последнее, что он видел, было черное небо с мерцающей звездой. Больше он ничего не помнил.
Зеленцов пришел в сознание, когда ему кто-то влил в горло воду. Это был сержант из их роты Боков. Его прислали сюда сменить отделение Безуглого.
В памяти Зеленцова всплыл весь минувший день.
— Ребята, унесите меня отсюда, — стал просить он тоненьким голоском. — Я не могу больше. Я хочу жить…
— Унесем, паря, унесем, — успокоительно пробасил Боков. — Только не канючь, а держи марку до конца.
Сержант перевязал ему руку, дал глоток водки. Зеленцов поднялся, но голова закружилась, и он снова опустился на ящик. Несколько минут сидел с закрытыми глазами. Потом опять встал и, пошатываясь, сделал несколько шагов по траншее.
— Сам не дойдешь, — решил сержант. — Эй, Максимов, доведи его до санчасти. Да не задерживайся.
Солдат Максимов, невысокий, коренастый, подошел к Зеленцову и сказал:
— Я пойду первым. Здоровой рукой опирайся на меня. Наваливайся, не бойся. Ногами только перебирай.
Пройдя несколько шагов, Зеленцов вдруг вспомнил о Петракове.
— Подожди, — попросил он Максимова и обеспокоенно сказал Бокову: — Там в норе Роман. Он в грудь… Несите его первого. И сержант…
— Ладно, топай себе, — успокоительно отозвался Боков. — Не оставим…
В небе послышался гул самолета. Это летел вражеский ночной бомбардировщик. Сейчас он подвесит на парашюте светящуюся бомбу, и звезды на небе померкнут от ее неживого света.
Зеленцов посмотрел вверх и подумал: «Все равно бомба погаснет, а звезды опять засияют».
7
Капитан Чередниченко писал очередное политдонесение замполиту полка, когда в его блиндаж вошел лейтенант Игнатюк. Не здороваясь, он сел на ящик и, щуря темные, без блеска, немигающие глаза, заговорил:
— Имею твердое мнение, уважаемый замполит, насчет этого Петракова. Его надо немедленно перевести в хозяйственный взвод. Понимаешь, это очень важно. У нас теперь на ряде участков приходится по одному солдату на сто метров. А немцы не знают. Их разведка работает плохо. И если противник узнает, то нам несдобровать. Ты понял меня?
Пока он говорил, Чередниченко смотрел на него, покусывая бескровные губы. За эти дни замполит заметно сдал. От бессонных ночей глаза его ввалились, под глазами появились темные круги.
— Я понял тебя, лейтенант, — холодно сказал он. — Но ты опоздал. Нет уже Петракова.
— Как? Как нет? — вскочил Игнатюк. — Сбежал?
— Не пугайся. Не сбежал…
Игнатюк облегченно вздохнул:
— Убит, значит…
— Тяжело ранен. Эвакуирован в Геленджик.
— Баба с возу…
Чередниченко еще более потемнел в лице.
— Послушай, Игнатюк, — как можно спокойнее проговорил он. — Вот смотрю я на тебя и недоумеваю. Ты же наш парень, в комсомоле воспитывался и характером вроде бы неплохой. Знаю — любишь старинные песни, значит, не черствая у тебя душа. Доверили тебе большое дело. Но почему ты такой? Почему ты в каждом человеке что-то выискиваешь?
Игнатюк бросил на него настороженный взгляд.
— Ты еще не знаешь, как маскируется враг. Ты о Петракове говоришь, как о герое. А может, он втирался в доверие. Такое ты не мог предположить?
На этот раз Чередниченко не сдержался. Он, правда, не закричал, а спокойно, даже как-то вяло проговорил:
— Иди ты к черту, Игнатюк. Мне политдонесение писать надо. Мешаешь ты до невозможности.
— Так бы и сказал раньше.
— Сам видишь… Только бои закончились.
— Ну работай, работай. Мешать не буду.
Когда Игнатюк ушел, Чередниченко облокотился над столом, сделанным из снарядных ящиков, и задумался. Думать было о чем.
Морской закон— Эй, на мотоботе! Все готово?
— Все в порядке!
