Елена Макарова - Фридл
Частью комплексного представления об асинхронности переживания своего «я» является также и то, что известная сумма способностей падает на благоприятную почву и расцветает; другая часть продолжает питаться прежними представлениями; и еще одна часть, будучи лишена почвы, атрофируется или инкапсулируется, как инфузория, ждущая живительной капли непредсказуемо долго и кажущаяся мертвой до тех пор, пока не придет ее время.
Надеюсь, вскорости смогу послать тебе что-то из Клее.
Я поселилась внутри своих писем и, как червячок, прогрызаю дырки в памяти. Кого-то вижу как сейчас, а кто-то так и остался буквой, не номером, нет-нет, обычной буквой без человеческих очертаний. А господин К. – разве не буква? Буква. Но за ней стоит собирательный образ. Это – высокая литература, а не эпистолярный жанр, которым я спасаюсь от тоски в гроновской безнадеге.
Не знаю, смогла бы я изложить все это кому-нибудь, кроме тебя. Ты снова спрашиваешь меня о «содержании». Проще всего было бы прочесть «Искусство и общество» Вильгельма Хаузенштейна, два тома, вышедшие в изд-ве «Пипер» в Мюнхене. Это сочинение весьма интересно именно в том, что касается трактовки понятия содержания; пока приведу тебе несколько выдержек, которые мы обсудим более детально.
Попробую коротко сформулировать то, что я сама об этом думаю. Картина, как правило, несет лишь рудименты «содержания» (буквального). Но на основе ряда произведений искусства, принадлежащих определенной эпохе, можно сделать некоторые заключения о ее содержании, а именно о доминирующих настроениях или течениях мысли. Для того чтобы быть хоть в какой-то степени уверенным в правильности этих заключений, необходим солидный аппарат знаний.
К сожалению, я весьма смутно помню, что пишет Фробениус о наскальной живописи охотников (служившей, разумеется, целям колдовства, магии). Суть в том, что она стремится к максимальной достоверности, чтобы придать колдовству действенность. Намечается также путь, по которому должен пройти зверь, чтобы охотник наверняка мог его убить. Ферворн в «Психологии примитивного искусства» пишет: «Каждому, кто окинет критическим взглядом произведения искусства доисторического человека начиная с древнейших эпох и вплоть до новейших, бросится в глаза разительный контраст между искусством палеолитических охотников на мамонтов и оленей, с одной стороны, и народов эпох неолита, бронзы и железа, с другой.
Изображения оленей, бизонов и лошадей эпохи палеолита в подавляющем большинстве случаев отличаются поразительной жизненностью и верностью природе, тогда как идолы, петроглифы, фигуры животных и людей на урнах и бронзовых сосудах, относящиеся к более поздним эпохам, все без исключения выполнены в неподвижной, конвенциональной, стилизованной манере, без малейшего намека на достоверность и динамизм. Те – передают характерные особенности животного свободно, в виде наброска, скупыми линиями и в правильной перспективе, так что зрителю кажется, будто у него перед глазами живой объект, эти – с полным пренебрежением к анатомии и перспективе».
Ни мифология, ни легенды не составляют содержания, скорее они являются поводом или отправной точкой. Импрессионистам и повод неважен, для них главное – впечатление; абстракционисты считают, что можно отбросить предметность, чтобы наконец сосредоточиться на цвете (а сюрреалисты – на психическом состоянии).
Откуда этот переворот? От концепции души и основанного на ней разделения человеческого существа на тело и душу.
Негры, индейцы, островитяне южных морей, т.е. те народы, у которых представления о душе и религиозные идеи разрослись до такой степени, что поглотили всю их жизнь‚ являют нам примеры идеопластического искусства.
Пахнет паленым. Пшенная каша! Сверху еще ничего, есть можно, но нижний слой превратился в хрустящую коричневую массу, а уж что под ним… Я перекладываю то, что не спалила, в миску, черпаю ковшом воду из ведра и заливаю кастрюлю. Дом очень старый, трубы в нем проржавели настолько, что вода из крана стала коричневой. Умываться ею можно, но для варки приходится носить воду из колодца. Благо он во дворе.
Что у нас здесь замечательно, так это сад под самым окном. Весной это особенно радует глаз. Нарциссы и тюльпаны выстроились в шеренги, бело-желтая справа, красно-бордовая слева, мирный парад во время войны.
Павел спит, уронив голову на клавиши «Мерседеса». Адела засыпает прямо посреди разговора, а Павел – в паузах между делами. И просыпается легко.
Продолжим?
У тебя на лбу отпечатались кругляшки! Посмотри в зеркало! – Павел передергивает плечами, сгоняет сон. Притом что глаза у нас одинаковые, мои с трудом закрываются и с трудом открываются. Его же – в одно мгновение.
Мы стоим перед зеркалом, Павел стучит пальцами по лбу, набирает текст: «Хаузенштейн, прочесть два тома, издательство “Пипер”…»
Ой, у нас с тобой и лбы одинаковые!
Прогуляемся?
Ни за что! Загнанный зверь должен завершить свой трактат об охотниках.
Хаузенштейн говорит (опираясь на множество примеров), что искусство охотников развилось из чистой потребности в изображении (искусство ради искусства, никакой цели, никакой магии). «Изменения климата согнали оленей и мамонтов с насиженных мест и заставили людей изыскивать новые средства существования, а именно: скотоводство и земледелие. Новым художественным феноменом стал орнамент. Его шаблоны служили магическим целям; тот, кто изображает другого, завладевает его душой. Еще и по сей день австралийские аборигены не дают себя изображать; одна мать из суеверия не дала мне нарисовать ее годовалого ребенка, считая, что он может из-за этого умереть».
Мне тут тоже повстречалась цыганка с ребенком. Полнокровная, большеротая, в яркой цветастой косынке, она несла на прямых руках иссиня-бледного ребенка – голова откинута, глаза закрыты. Увидев меня с альбомом, она выставила вперед растопыренные пальцы. Как заклятие. Я написала эту картину по памяти и показала Зденке Турковой, а она и говорит: «Это была наша, гроновская цыганка». – «Почему была?» – «Потому что в Гронове больше нет цыган, их выслали с территории Протектората как расово чуждых». Зденка знает все. Нет, не все. Вот этого она наверняка не знает: напротив того места, где нас уничтожили, был цыганский лагерь.
Женщина наделена тонкой, высокоорганизованной нервной системой и мускулатурой глаза и руки. Она играет ведущую роль в новом типе хозяйства, в том числе в производстве керамики; свойственный женщине суеверно-заботливый дух становится одним из наиболее существенных факторов в возникновении геометрического орнамента (но я полагаю, ей не хватало тысячелетнего зрительного и чувственного опыта живого движения, присущего охотникам).
Если охотнику, кроме собственного существования, терять было нечего, жизнь примитивного земледельца и скотовода уже нуждалась в защите. Утратив первоначальную дерзновенность борьбы за существование, он переживает чувственные впечатления с мистическим страхом и пытается преодолеть их с помощью религиозной схоластики».
Нужно очень много знать, чтобы с пользой для дела продраться сквозь все эти гипотезы. Добавь к этому твои новоприобретенные сведения из Леви-Брюля, новые знания о методике, основательности и интуиции, почерпнутые у Мюнца, и ты поймешь, сколь ничтожно малое значение имеет буквальное или заданное названием содержание картины. Видишь, какой огромный период накопления и утрамбовки сотен сюжетов понадобился людям для того, о чем ты, собственно, спрашиваешь.
Так как Павел уже устал, на сегодня я заканчиваю и хочу только сообщить тебе еще несколько наиболее актуальных вещей.
1. Вероятно, нас посетят Буши – это плюс.
2. Наш договор истекает 30 июня – это минус. Надеемся, что сможем передать для тебя через Бушей красивый жакет.
О прочих наших личных обстоятельствах они тебе расскажут. Все передают тебе привет и обнимают. Ф.
Надо было закрыть миску крышкой и обернуть полотенцем. В чем теперь греть кашу? Бытовые неурядицы портят настроение. Я хватаю ни в чем не повинную кастрюлю, сыплю в нее песок, скребу железякой по дну.
Как только кончится это безобразие, мы наймем кухарку, прачку и полотера. Заживем как герои романов. Приемы, лакеи, ливреи…
Павел думает, что такое бывает только в книгах.
24. Берлинские новости
Нас навещают на дому. Как больных. Прибыли Буши. Легко нашли дом. Маргит все та же – темненькая и яркая, как тюльпан. Разве что полностью раскрывшийся. Растолстела на нервной почве. Ей все время хочется есть. Чтобы прекратить это безобразие, она курит папиросы.
Здесь можно курить? Я открою окно… Мужчины пусть посидят на кухне… Помнишь, как Иттен разбил нас на пары и велел рисовать друг друга в виде цветка?
