Мария Башкирцева - Дневник Марии Башкирцевой

— Они очень милы, но очень несчастны, — сказал Гриц.

— Чем-же?

— Они только и делают, что разъезжают в погоне за мужьями и не находят… Они даже меня хотели поймать!

Тут все засмеялись.

— Вас поймать? — спрашивали его. — Так вы им, значит, нравились?

— Я думаю… но они видели, что я не желаю.

— Знаете, — сказала я, — ведь это несчастье быть таким! Не говоря уже о том, что это несносно для других.

Все смеялись и обменивались взглядами, вовсе не лестными для М…

Нет! Какое несчастье быть глупым!

В его манерах я заметила то же смущение, как вчера. Может быть, он думает, что его желают поймать.

И все это благодаря Мишелю.

Гриц едва осмеливался говорить со мною из отдаленного угла гостиной, и только около половины десятого он решился сесть рядом со мною. Я улыбалась от презрения.

Господи, как глупо быть глупым! Я сделалась холодной и строгой и подала знак, что пора расходиться.

Я отлично вижу, что Мишель начиняет его всевозможными глупостями. Княгиня говорила мне: «Вы не знаете, что за человек Мишель, какой он злой и хитрый».

Но какое несчастье быть глупым!

Четверг, 19 августа (31 авг.). Поль в полном разочаровании, пришел мне объявить, что папа не желает ехать обедать в лес.

Я накинула пеньюар и пошла сказать ему, что мы поедем.

Через три минуты он уже был у меня. После многих, весьма комичных недоразумений, мы поехали в лес; я — в отличном настроении, против всякого ожидания. Гриц держит себя также просто, как в первый день, и наших натянутых и неприятных отношений больше не существует.

Мы обедали в лесу, как дома. Все были голодны и ели с большим аппетитом, насмехаясь над Мишелем. Это он должен был устроить пикник, но сегодня утром постыдно отказался, и припасы были посланы из Гавронцев.

Пустили несколько ракет и заставляли жида говорить глупости. Жид в России занимает среднее положение между обезьяной и собакой. Жиды все умеют делать, и их употребляют на все. У них занимают деньги, их бьют, их подпаивают, им поручают дела, ими забавляются.

Вернувшись в свою комнату, я почувствовала себя до того расстроенной, что готова была провести всю ночь в слезах, но Амалия начала болтовню, которая направила мои мысли на другое.

Всегда нужно прервать чем-нибудь дурное настроение; это — предупреждает сцены со слезами и катанье по полу.

И я ненавижу делать эти сцены.

Бедный Гриц. Теперь мне стало жаль его; он уехал не совсем здоровый.

Суббота, 2-го сентября (21-го августа). Мне сделалось дурно от жары и когда к обеду приехали два полтавских «крокодила», я надела нарядное платье, но осталась в дурном настроении. Пускали фейерверк, на который мы смотрели с балкона, украшенного фонариками так же, как красный дом и двор.

Потом отец предложил идти гулять, так как ночь была замечательно хороша. Я переоделась, и мы отправились в село. Мы сели перед шинком, вызвали скрипача и дурачка, чтобы заставить его плясать. Но скрипач — вторая скрипка — не хотел понять, что первой скрипки нет и не хотел играть своей второй партии. Через четверть часа мы направились к дому с предательским намерением: именно, отец, я и Поль взобрались на колокольню по ужаснейшей лестнице и начали бить в набат. Я звонила изо всех сил. Мне никогда не случалось быть так близко к колоколам; если заговорить во время звона, то на нас нападает какой-то ужас: кажется, что слова замирают на губах, точно в кошмаре.

Словом, все это было нисколько не весело, и я была очень рада вернуться к себе; ко мне пришел отец, и мы имели с ним длиннейший разговор.

Но я была расстроена и вместо того, чтобы говорить, я все время плакала. Между прочим, он говорил со мной об М…, утверждая, что maman наверно считает его прекрасной партией, но что он не сделает и шагу, чтобы это устроить, так как М… только животное, нагруженное деньгами. Я поспешила его разуверить. Потом мы говорили обо всем. Отец старался высказать упорство, я не уступала ему ни в чем, и мы расстались в отличных отношениях. Впрочем он был, как всегда с некоторых пор, замечательно деликатен и говорил мне по своему обыкновению сухо и жестко такие нежные вещи, что я была тронута.

Я не стеснялась относительно его сестры Т…; я даже сказала отцу, что он находится под ее влиянием и что я поэтому не могу на него рассчитывать.

— Я! — вскричал он, — о, нет! я люблю ее меньше других сестер. Будь покойна; увидев тебя здесь, она будет льстить тебе, как собака, и ты увидишь ее у своих ног.

Воскресенье, 3-го сентября (22-го августа). Со стороны кажется, что мне весело. Меня несли на ковре, как Клеопатру, я укротила коня, как Александр, и рисовала… еще не так, как Рафаэль.

Утром отправились большою компанией ловить рыбу сетями. Лежа на ковре (я нарочно говорю это — я не хочу, чтобы думали, что я лежала в пыли) на берегу реки, очень красивой и глубокой в этом месте, в тени деревьев, кушая арбузы, привезенные полтавскими «крокодилами», мы провели ни худо, ни хорошо два часа. При возвращении, я играла роль Клеопатры: до забора меня несли на ковре, а потом Мишель и Капитаненко сделали носилки из своих скрещенных рук. Наконец, меня нес один Паша. Испытав таким образом все способы передвижения, я оказалась внизу большой лестницы, по которой поднялась уже сама, причем Мишель неизменно нес конец моего шлейфа.

Я явилась к завтраку в восхитительном костюме: неаполитанская рубашка из китайского крепа небесно-голубого цвета, обшитая старинными кружевами, очень длинная юбка из белой тафты, спереди задрапированная куском полосатой восточной материи, состоящей из цветов — белого, голубого и золотого и связанной сзади. Вся материя падает естественными складками, как простыня, завязанная передником. Вы не можете себе представить ничего более красивого и более странного.

Пока одни играли в карты, а другие ворчали на жару, кто-то заговорил о буланых лошадях; восхищались их молодостью, свежестью и силой.

Уже на днях поднимался вопрос о том, чтобы оседлать мне одну из них; но тут же являлось целое море опасений, и я было оставила эту мысль. Но сегодня, досадуя ли на свою трусость или желая наполнить мешок новостей «крокодилов», я приказала оседлать лошадь.

Пока я играла, отец, лежа на траве, то и дело подмигивал и переводил глаза с меня на «крокодилов». Он был доволен производимым мною впечатлением.

Мой оригинальный, но прелестный костюм был дополнен белым фуляром, которым я повязала голову спереди и который спускался низко на лоб, причем концы завязаны были спереди, как у египтянки, а затылок и шея были закрыты. Привели лошадь, и поднялся хор возражений. Наконец, Капитаненко сел на лошадь, вспоминая свою службу в гвардии; но уже с первых шагов его начало так подбрасывать, что все разразились самым глупым смехом.