Базыр Вампилов - От Алари до Вьетнама

Тундуп, ставший настоятелем Бурсомонского дугана, как ему казалось, по праву гордился полученной «святыней». Но на святыню очень быстро стали посягать и другие ламы.

Выше говорилось, что право хранить «Ганжур» предоставлялось далеко не всем монастырям и храмам. Кроме того, большая часть томов «Ганжура» была запрещена для чтения простым мирянам.

Основываясь на этих запретах, духовенство Гусиноозерского и Цонгольского дацанов стало требовать, чтобы «Ганжур» был передан им: и дуган-де мал, да и помещение его плохо приспособлено для хранения ценной книги.

Ламам Бурсомона пришлось потратить немало сил, а благочестивым прихожанам немало денег, чтобы «Ганжур» оставили в дугане. Только в 1912 г. бурсомонцы получили наконец официальное разрешение на право хранения «Ганжура». С этого времени Бурсомон стал местом паломничества лам и верующего населения, стекающегося сюда со всех сторон. Это приносило храму большие доходы, особенно во время ганжурских молебствий — хуралов.

Однако местным ламам пришлось потратиться на кое-какие атрибуты. В дугане устроили «тронное место», напоминавшее царское кресло, где восседали высшие ламы и царские чиновники, почтившие своим посещением село. По обе стороны от входа поставили чучела тибетского медведя и барса, купленные в Тибете вместе с «Ганжуром». Так выглядит и теперь это святилище.

Прошло несколько десятилетий. Свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция. В Восточной Сибири произошли огромные изменения. Коснулись они и маленького Бурсомона. В 30-е годы здесь был создан колхоз.

В настоящее время в селе проживает 147 человек… Есть хороший клуб, библиотека и начальная школа. Никто из молодых жителей села, конечно, уже не верит в бога. Никто не знает тибетского языка, на котором написан бурсомонский экземпляр «Ганжура». Тем не менее все без исключения относятся к книге с огромным уважением, как к большой культурной ценности.

Бурсомонский «Ганжур» в последнее время сделался целью домогательств со стороны духовенства. Ламы из Агинского дацана Читинской области даже прислали в; село специальное письмо, прося перевезти «Ганжур» «в центр буддизма Читинской области, что принесло бы всем верующим великое счастье».

С такими же просьбами в Бурсомон обращались и ламы Иволгинского дацана. Мало того, однажды ночью некий шофер (по слухам, работник Агинского храма) пытался проникнуть в дуган и выкрасть «Ганжур». Только активное вмешательство местных жителей и милиции предотвратило хищение.

И все же экземпляр бурсомонского «Ганжура» неполный. Не хватает четырех томов. Это как раз те, которые разрешено читать по буддийским канонам не только ламам, но и простым мирянам. Видимо, кто-то забрал себе эти тома для душеспасительного чтения на дому. Жители села давно ведут розыск пропавших томов.

Наша комиссия в составе: писатель Н. Яньков, секретарь райисполкома В. А. Степных и я — выехала в Бурсомон на машине.

Балган-дуган предстал перед нами в довольно запущенном виде: навес над крыльцом рухнул, стены покосились, дранка с крыши осыпалась. Однако на дверях висел большой ржавый замок.

Нас окружила группа стариков, а вскоре подошел и председатель Шергольджинского сельского Совета Гунцурунов. Он сообщил нам, что ключ от Балган-дугана находится у дедушки Цыбнка, а тот ушел охотиться на соболя в тайгу.

Я заподозрил неладное. Подумал, не напрасно ли заехал вначале в Агинский храм, где беседовал со стариком библиотекарем? Так просто уйти в тайгу Цыбик не мог. Как сказал Яньков, охотник из него никудышный, он едва видит сквозь толстые стекла очков.

Впоследствии Н. Яньков в очерке «Ганжур» так описал этого старика: «Фанатичный страж и защитник „Ганжура“ Санжи умер еще зимой. Его сменил Цыбик — слабоголосый, робкий, маленького росточка старик. Я представляю, как нудно и долго баабаи {72} препирались между собой, прежде чем спихнуть ключ безответному Цыбику. Никому не хотелось брать на себя роль умершего Санжи. Служба эта была тягостной. Она не поощрялась ни со стороны светских властей, ни со стороны церкви. Она была не только голодной, но и опасной. Первый раз Санжи пытались убить лет пятьдесят назад: трое неизвестных, грозя ножами, выпытывали, в какой пади Санжи закопал книги. Второй раз это случилось недавно, три года назад: участковый милиционер и толпа стариков, прибежав ночью на крики, нашли избитого старика возле Балган-дугана в обнимку с мешком. В мешке оказались тома „Ганжура“. Но самого грабителя Санжи задержать не смог…»{73}.

Не зная, что предпринять, мы около часа простояли возле дома Цыбика.

В конце концов нам помог старик Базыр-Сада по прозвищу Пришей Кобыле Хвост. Он пошел в дом, откуда час назад ни с чем удалился председатель сельсовета, и сумел уговорить невестку Цыбика, которая через четверть часа вынесла разыскиваемый ключ.

Предоставим далее слово Н. Янькову.

«Дверь Балган-дугана, — писал он, — под рукой председателя Гунцурунова подалась с визгом старой телеги. Пахнуло кислятиной гниющих овчин, окисью меди. Щерили пыльные рты медведь и леопард, чучела которых чья-то рука подвязала к потолку возле входа. Дуган напоминал сарай, в который вывалили целый грузовик хлама и мусора. Даже в самом светлом углу — на алтаре с божествами и жертвоприношениями — скопился слой пыли толщиной в палец. Проход загромождали домашние алтари.

Председатель сельсовета извинился за грязь. Мы, пробираясь к расписным шкафам с книгами, предположили, что молельня стоит без призора и в ней давно не молятся. Значит, и „Ганжур“ можно будет забрать в музей без лишних хлопот.

Я обратился к Гунцурунову:

— Вы не возражаете против передачи в музей „Ганжура“?

Он буркнул довольно недружелюбно:

— Если получится… — явно на что-то намекая.

Я открыл дверцу шкафа, взял один из томов, обвязанный ремнями. Чувствую, что от волнения лицо мое стало пылать, все тело дрожит мелкой дрожью, руки начинают неметь.

Сада — Пришей Кобыле Хвост — помог мне развязать ремни и стал сматывать бесконечные простыни шелка. Это заняло много времени. Между двумя досками листы длиною около метра были уложены россыпью — буддийские книги никогда не переплетают. Я долго теребил узкие листы с текстом, написанным черной тушью. Затем мысленно сравнил эти длинные узкие листы с такими же листами калмыцкого „Ганжура“ и пришел к выводу, что это листы „Ганжура“, текст которого отпечатан с очень древних деревянных матриц.

Затем обратился к присутствующим:

— Книги мы временно оставим в Бурсомоне под ответственное хранение! На передачу их ленинградскому музею потребуется решение Министерства культуры РСФСР, а также специальное решение Читинского облисполкома. А пока мы сделаем фотокопии трех листов из каждого тома. Это для того, чтобы в Академии могли удостоверить древность и подлинность „Ганжура“»{74}.