Зиновий Коган - Эй, вы, евреи, мацу купили?

– Котлован-то Котлован, – забормотал Ша-Повал, – А куда выселенцев девать?

– А чего ты вдруг озаботился? – спросил Ермак. – В Израиль, не хочешь? Ну в Биробиджан, но это государству дороже обойдется!

– Я к новому году должен пустить Первый блок. Административные корпуса хочу посадить на готовые коммуникации. Фершстейст?

– У меня 200 еврейских семей, – сказал Ша-Повал.

– Ну и что ты не даешь им разрешение на выезд?

– Вот именно, – воскликнул Ермак, – пусть с голой жопой бегут отседа!

– Вам дай волю, – ухмыльнулся Ша-Повал, – все побежите!

– Трус ты. Полковник, – Попок стал слезать с полки.

– На них полгорода держится, – продолжал ныть Ша-Повал. – Ладно, идемте передохнём!

Сонька с маленькими грудочками вынырнула из глубины предбанника в белом халате:

– Водка ваша стынет!

Потоки ледяного душа – в них чувствовался земляной холод плывунов, утопивших старое кладбище.

– Все-таки евреи не дураки были с этими миквами, – сказал Ермак.

– Дураки, дураки, – ответил Попок не задумываясь.

– Так считаешь, – удивился чекист, – это чем же?

– Не знали, чем для них все кончится!

Водка пролетела без вкуса, без горечи, и запаха у нее не было.

– Ну-ка, Лев Юрьевич, оцени сало, – толкнул Ермак в бок москвича, протягивая кусок светящегося янтарного сала. – Ну давайте за наше общее дело, – Ермак поднялся с налитым стаканом водки.

– Тысячу лет люди обустраивали эту землю, а потом чужие приперлись и хана всему! – сказал Ша-Повал. – Ни чести, ни совести у людей не стало, никому верить нельзя! Все самому проверять надо!

– Ты это о чем, Витек? – удивился начальник Котлована.

– Это я о бабах, – испугался Ша-Повал.

Ермак ухмыльнулся.

– Правильно говоришь. Ну, давайте по второй!

– Кто-то подпалил дом сапожника Шаи, – Ша-Повал стукнул стаканом по столу, – строители.

– Брехня, – покраснел Ермак, – Да ты что, Петрович!

– Кладбище не трогайте, там у них цадик похоронен! Звонили из Киева, мы должны паломников принять, со всего мира приедут.

– Ну пусть поторопятся, – криво ухмыльнулся Ермак.

Ша-Повалу вроде и жалеть не о чем. Не о могиле же цадика убиваться, а вот защемило в душе. Он вырос в Чернобыле и все ему родное. Пусть даже неприхотливое, но это его.

– А этот еврей, – спросил Попок, – который встретил нас, он кто – сторож?

– Это габай – староста синагоги, – сказал Ша-Повал, – синагоги уже нет, а габай остался. Он у меня и кнут, и пряник для этих евреев. Мы с ним такие дела проворачивали и еще провернем, если надо партии и правительству. Но это, видать, будет уже последняя наша афера.

– Неплохого выбрали себе старосту евреи, – захохотал Ермак.

– Его не выбирают, его назначила моя контора.

– Нууу… – протянул Ермак, – тогда он просто воин божий.

На следующей неделе о габае только и говорили. Его видели в поликлинике, в школе, на комбинате бытовых услуг, на вагоно-ремонтном заводе и в депо, на хлебопекарне и в гастрономе, – короче всюду. К пятнице все евреи на ушах стояли. Конец света, Армагеддон. Этот великий ужас всеобщего уничтожения даст им силы бежать в Израиль или на Север, куда глаза глядят. Каждого работающего еврея вызывали в отдел кадров и там в присутствии габая им объявлялось, что они должны в пятницу вечером быть на центральной площади и никаких комментариев. Все, приказ. Это как приговор. Потомок Тверского цадика объявлял евреям эту новость лицом к лицу, зрачок в зрачок, как у стоматолога.

– Это уже третья эвакуация, – сказал закройщик Гриша Брод, запихивая в авоську нижнее белье и сухари.

– Кто тебе сказал? – кричала близорукая Вера.

– Объясняю, – сказал Гриша Брод, – для тупых и новорожденных: габай в отделе кадров.

По улице уже прошли на площадь Буксбаум, Калеко, Фалькнеры.

– Опоздаем, – Гриша Брод размахивал авоськой.

– Пока я Фимочку не покормлю, я никуда не иду, – кричала Вера.

– Опоздаем!

– Идиот! На тот свет поезд ходит без опоздания!

Гвалт и у соседей.

– Белла! – звал поляк Сеня.

– Я собираю маму, скотина!

– Мама, вы готовы? – кричал он на ухо девяностолетней Блюме.

– Дурак, – не унималась Белла.

– Дурак, – засмеялась теща.

– Мама, вы готовы!!!

– Первая эвакуация была от Бога, – причитала Белла, – вторая от черта, третья – от людей, от нашего ненормального габая.

Что за хрень! Она то откуда знает про эвакуацию?

Один за другим пришли к семи вечера на старую площадь двести семей. Из окон жилых и административных зданий евреев хорошо видно, как они молча стояли на площади, как звери в загоне. Хорошо видно и тех, кто по углам пространства контролировал ситуацию. Неподалеку стояли пустые автобусы.

– Заходьтэ у автобусы! – раздалась команда.

– Третью эвакуацию я не переживу!

– Мама, это война? – дергал мальчик молодую женщину.

– Заткнись!

– У вас есть вызов из Израиля? – спрашивал габай всех подряд.

Может быть, ради этого только их и собрали вместе.

Автобусы обогнули центральную часть города, миновали железнодорожную станцию, и очень скоро остановились за городом: справа незасеянное поле, слева еврейское кладбище, на краю которого был виден склеп Тверского цадика. На поле в багровых лучах заката стояли бородатые люди в черных шляпах и черных костюмах.

– Граждане евреи Чернобыля, – объявил габай, – с нами вместе хотят встретить субботу святые старцы, наши соплеменники, ученики святого Тверского цадика. Святые паломники из Америки и Европы. Давайте помолимся у могилы Тверского цадика, чтобы была легкой дорога в Израиль! Ну, все, будь ласка!

Габай подошел к паломникам, и повторил:

– Будь ласка!

Леха, доди, ликрат кала –

запели паломники, высоко задирая.

И пейсы и бороды будто поднялись к небу.

– Борис, – одергивали они габая, – а тоби шо за корысть?

– Кому пришлют вызов у Израиль? – переспросил габай. – Кому пришлют, тому вышлют шубу, джинсы, кофточки, и мне что-нибудь перепадет!

– Придурок!

Чернобыльцы опомниться не успели, как паломники уже пели завершающую молитву:

Адон олам, ашер малах,Бетерим кол, ецир нивра…

Долгие проводы

Июнь 1977 г.

Есть РАЗРЕШЕНИЕ. Нет сна. Лев Фалькнер пытался запомнить послания-завещания к родным в Израиль друзей-отказников. Словно раввин, он их выслушивал. Поди теперь попробуй вывезти из Союза еврейские цурес в своей голове…

Легкоатлет и красная бородка сделали пятидесятилетнего физика Фалькнера задирой, словом и кулаком мог дать сдачу. В 66-ом молодой доктор наук, но не выездной. Шестидневная война распирала его от гордости за соплеменников и некому морду набить. А кто ему набьет морду?