Юрий Соловьев - Воспоминания дипломата

   Возвращаясь к дипломатическому корпусу, должен еще раз отметить его крайне немногочисленный состав. В Штутгарте было лишь два иностранных представительства - русское и австро-венгерское, так как прусская и баварская миссии были столь тесно связаны своим положением представителей в стране, входящей в состав Германской империи, что их скорее можно было причислить к представителям администрации, чем к дипломатам. В результате наша миссия, естественно, стояла по своему положению ближе всего к австро-венгерской. И действительно, за время моего трехлетнего пребывания в Штутгарте, где я часто бывал один, без семьи, я почти не расставался с моим австро-венгерским коллегой. За мое время сменилось пять австро-венгерских секретарей, и я со всеми был неизменно в самых приятельских отношениях, встречаясь по нескольку раз в день. Обыкновенно я и завтракал, и обедал вместе с ними. Не могу еще раз не остановиться на близких отношениях между дипломатами различных национальностей. Против них можно было бы многое возразить при создавшейся после войны взаимной подозрительности между представителями различных стран. Можно было бы сказать, что при приятельских отношениях одна из сторон может злоупотребить доверием другой и из этого могут возникнуть какие-либо нежелательные осложнения, неприятные, конечно, не только для их правительств, но и для самих дипломатов. Могу заверить, что за все время моей службы мне ни разу не пришлось пожалеть о своих дружеских отношениях с иностранцами. Весь обиход дипломатической службы исключал обыкновенно возможность серьезных нескромностей между дипломатами, тем более когда они не добивались делать карьеру путем мелких интриг, что, впрочем, редко приводило к хорошим для такого дипломата результатам. Конечно, бывают исключительные случаи, когда дипломату приходится раскаиваться за невольную или вольную нескромность. В таком положении оказался переведенный из Петербурга в Штутгарт баварский посланник граф Мой*. Будучи умным и деятельным человеком, он, по-видимому, тяготился неопределенным положением баварского представителя, в общем не призванного заниматься политикой там, где было германское посольство. Будучи в Петербурге, Мой в связи с англо-германскими трениями в Белграде передал слова, сказанные английским поверенным в делах О'Берном германскому графу Люксбургу. Последний протелеграфировал об этом в Берлин, и Мой попал в очень неудобное положение, повлекшее его перевод из Петербурга в Штутгарт. Это, пожалуй, единственный известный мне случай неприятных последствий частных дипломатических разговоров между коллегами. Впрочем, этот случай объясняется главным образом упомянутым положением баварского представителя в столице, где Германия была представлена своим посольством. В подобном же положении, хотя и не вполне одинаковом, находились и наши "провинциальные" дипломатические представительства в Германии по отношению к нашему посольству в Берлине. Сознавая это, я за время моих многократных управлений миссией в Штутгарте всегда избегал писать донесения на общеполитические темы, касающиеся Германии в целом. Со своей стороны, наше посольство в Берлине, надо отдать ему справедливость, никогда не ставило себя в положение наших руководителей в каких бы то ни было служебных вопросах. Мы сносились всегда непосредственно с нашим Министерством иностранных дел. Я помню лишь один случай, когда посольство обратилось ко мне с поручением, но оно носило чисто церемониальный характер. В Штутгарте умер мой старый знакомый по Бухаресту, затем германский министр иностранных дел фон Кидерлен-Вехтер. Он приехал в Штутгарт навестить свою сестру и внезапно умер от разрыва сердца во время игры в карты у графа Моя. Поручение состояло в возложении от имени посольства венка на гроб Кидерлена. Такой же венок я возложил и от себя. На похороны прибыл и долголетний германский государственный канцлер фон Бетман-Гольвег, с которым я тогда же впервые познакомился. Встретился я с ним в прусской миссии. Разговор, впрочем, не имел политического характера: мы говорили об археологии, в которой Гольвег оказался большим знатоком. Возвращаясь к моим взаимоотношениям как поверенного в делах в Штутгарте с нашим посольством в Берлине, необходимо отметить, что я в общем при проезде через Берлин посещал его весьма редко. Раза два был приглашен завтракать к нашему послу графу Остен-Сакену. При этом он меня поразил своим почти преувеличенным желанием подчеркнуть то, что он не является для меня начальством. Прощаясь со мной, он очень любезно просил его не забывать. Со своими соседними коллегами в Карлсруэ, Дармштадте и Мюнхене я поддерживал довольно частые сношения. Как-то гостил у наших посланников в Мюнхене и Дармштадте, у Булацеля и ван дер Флита, а также бывал в Карлсруэ или, вернее, в соседнем Баден-Бадене у графа Бреверн де ла Гарди. В Дармштадте я был как-то раз приглашен вместе с ван дер Флитом на придворный бал у великого герцога Гессенского. Бал был дан в прелестном миниатюрном дворце и являл все особенности жизни и быта маленького германского двора прошлого века, что усугублялось освещением исключительно свечами.

   ______________________

   * Он был женат на княгине Радолин, дочери известного германского дипломата, долголетнего посла в Петербурге и Париже.

   ______________________

   Во время пребывания в Дармштадте Николая II с бароном Фредериксом, министром двора, была сделана попытка собрать всех соседних с Дармштадтом дипломатов для представления царю, но из этого ничего не вышло; Николай II не приехал в назначенное время на церковную службу, на которую мы были собраны. После нее у министра-резидента в Дармштадте фон Кнорринга состоялся завтрак, но без царя. Посланник был очень смущен этим недоразумением, а главным образом невниманием к нему Николая II. После этого он вскоре по собственному желанию ушел в отставку.

   Вюртембергский двор в течение зимы давал обыкновенно несколько больших приемов, два бала, дипломатический обед и два или три концерта. Оригинальной особенностью двора были карусели, в которых принимали участие король и королева. Фигурная верховая езда под музыку происходила в придворном манеже. Король и королева предварительно беседовали с участниками верховой езды. Езду возглавляли два шталмейстера в парадной форме. Мы с женой два раза принимали участие в этих каруселях. Остальной двор и дипломаты сидели в ложах. Нарышкин уверял, что все это совершенно в стиле Людовика XIV. Кроме того, довольно многочисленные вюртембергские принцы, носившие титул герцогов, давали также по одному приему. Герцогиня вюртембергская, русская великая княгиня Вера Константиновна, сестра королевы греческой, тоже довольно часто принимала дипломатов, в особенности, конечно, русскую миссию. Вскоре, однако, она умерла, и, таким образом, прекратилась последняя связь русского двора с вюртембергским. С этим событием у меня связано следующее воспоминание. На похороны была выслана депутация русского шефского полка великой княгини. Король пригласил русских офицеров обедать. Сидя рядом с королем, я долго косился на надетый им по этому случаю георгиевский крест. Наконец, я не выдержал и спросил, по какому случаю он его получил. Оказалось, "за взятие Парижа". В 1870 - 1871 гг. симпатии петербургского двора были на стороне пруссаков, и их начальствующему составу, в том числе молодому в то время вюртембергскому наследному принцу, были даны русские боевые отличия. В 1911 г. это отличие казалось парадоксом. Связь петербургского двора с прусским была очень сильна при королеве Ольге Николаевне, тоже русской великой княгине, а еще раньше - при ее тетке, королеве Екатерине Павловне. Королевский дворец в Штутгарте вмещал ряд произведений искусства и мебели, доставленных сюда из России. Это я мог наблюдать и в других германских столицах, начиная с Берлина и кончая Веймаром, Карлсруэ, Дармштадтом и т.д. Как я мог убедиться из рассказов местных старожилов, в Вюртемберге, как и в Греции, порой тяготились преобладанием всего русского при местных дворах; между прочим, старые придворные дамы вспоминали о том, как королева Ольга Николаевна требовала от всех представлявшихся ей знания французского языка.