Александр Архангельский - Александр I

Те, кому пришлось заниматься осуществлением указа от 25 декабря, мыслили проще. И генерал П. А. Кикин (будущий покровитель живописцев Александра Иванова и братьев Брюлловых), которому принадлежала сама идея строительства храма-памятника, переданная государю через адмирала Шишкова. И авторы поданных в 1816-м на конкурс двадцати проектов. Сложно и возвышенно, подобно Александру Павловичу, мыслил только мистически восторженный масон Карл (в православном крещении Александр) Лаврентьевич Витберг.[206] Он и стал победителем конкурса.

Проект его был велик и славен. И в переносном, и в прямом смысле. Высотою достигал он 240 метров; состоял из трех уровней: параллелограмма, круга и креста, поставленных друг на друга; пять куполов венчали его; сорока восьми колоколам предстояло звонить одновременно.

В нижнем храме сосредоточивалась идея «телесная»: здесь размещались катакомбы с прахом погибших и полным списком их имен.

Второй уровень олицетворял «душевность».

Третий — духовность. Здесь размещались барельефы с батальными сценами.

Место для храма будут выбирать долго — ему тоже предстояло стать знаком.

Прежде всего, чиновному Петербургу предпочтут старинную Москву, град святый. С востока на запад прольется свет спасения.

Затем заспорят, какой участок отвести под строительство.

Архиепископ Августин скажет: Кремль, святыня святынь. (И сроют храм Николы Гостунского.) Александр предложит: Швивая горка. (К счастью, горку оставят.) Аракчеев укажет: Симонов монастырь. (Где в пруду утопилась бедная Лиза.) Но изберут — Воробьевы горы, откуда простирается вид на Москву и где зачинались обе Калужские дороги — старая и новая. То, что песчаные горы восьмидесятиэтажной громады не выдержат, обсудят; но верить в такую возможность не захотят.

12 октября 1817 года торжественно заложат фундамент. 7 июля 1820-го состоится высочайший рескрипт на имя князя Голицына о создании комиссии по производству работ. Мрамор будут добывать из подземных штолен, обнаруженных Витбергом под Москвой; для доставки материалов пророют канал между Москвой-рекой и Волгой; английский механик Мурзай соорудит водоподъемную машину для выброса водного столба на 70 метров…

А спустя полтора года после известия о кончине Александра Павловича, 16 апреля 1827 года, Комиссия по сооружению храма будет расформирована; Витберг по результатам ревизии сослан; имущество его конфисковано; работы приостановлены.

Объяснять это извечной русской приязнью ко всему, что плохо лежит, — все равно, что объяснять это желанием Николая Павловича уничтожить последствия и отголоски братнего царствования. И воровство было — не могло не быть при системе подрядов. И Николай Павлович Александра не жаловал — было за что. Но воровали все и везде; но Александровской колонной, увенчанной фигурой ангела с крестом Николай память царственного брата почтил. Так что глубинная причина — в ином.

О метафизике умолчим; но что касается физики, то время воплощенных в камне государственных мистерий к 1827 году окончательно завершится. Придет время символов практической государственности. И потому Николай Павлович перенесет строительство с Воробьевых гор на менее заметную, но более устойчивую плоскость близ Кремля. Материал велит избрать недорогой, но долговечный и пористый, чтобы в громадном храме 10 тысяч человек могли молиться, не задыхаясь; в основу плана положат простой равноконечный крест, а не полумасонскую символику Витбергова проекта. Архитектору К. А. Тону будут даны указания очертания упростить, а внутреннее убранство перевести из мистического в сугубо исторический план. Вся история Отечественной войны должна будет предстать на фресках; все 74 сражения на территории России и 87 за границей… Храм из величественного станет просто большим. (И — сказать по чести — вполне тяжеловесным.)

Но даже и это жесткое «заземление» проекта, очищение его от малейших признаков экзальтации за счет утраты архитектурного смысла, не спасет храм от вполне символической судьбы. Строительство затянется; только в 1859 году, уже при Александре II, снимут леса и в 1860-м приступят к росписям. Когда закончат, недолго уже останется до апокалиптических времен. Задуманный как воплощение Святой Руси, как некое подобие Иерусалимского храма для России, он и будет взорван — как образ Святой Руси, как подобие Иерусалимского храма. Предсказание настоятельницы Алексеевского монастыря, снесенного ради постройки храма, о том, что ничему более на этом месте не стоять, — сбудется…

28 декабря 1812 года началась война за освобождение Германии. Видимо, необходимая с военной точки зрения; в любом случае — ознаменованная великими событиями, без которых европейская история уже непредставима: неудачными для союзников Люценским (2 мая) и Бауценским (20–21 мая) сражениями; Плейсвицким перемирием (4 июня); Дрезденским сражением (26–27 августа), во время которого Александр чудом останется жив; Кульмским (29–30); наконец, ужасающе-грандиозной Битвой народов, начавшейся 16 октября под Лейпцигом и унесшей жизни почти 50 тысяч солдат союзных армий (из них 22 тысячи русских, 16 тысяч пруссаков, 12 тысяч австрийцев)…

Но «всемирно-отзывчивая» идеология этой войны таила в себе серьезную угрозу. От национального пафоса до национальной истерики — несколько градусов; от сверхнациональной широты до мистической эйфории — и того меньше. Чем ближе была победа, тем сильней становился соблазн затеять новое усчастливление, сменив лишь философскую подкладку государственного замысла и его масштаб; на место свободы, Энциклопедии и Монтескье поставив веру, Евангелие, Крест и всю Европу объявив площадкой для возведения «храма счастья» — в розах, но без шипов. Противоположные полюса готовы были сомкнуться, чтобы Россия, сбросившая с себя путы престарелых либеральных утопий начала александровского царствовования и вступившая было на путь духовного отрезвления, вновь отдала себя во власть эйфории…

Впрочем, была область, в которой «гроза двенадцатого года» успела произвести благой и ничем не устранимый переворот, — русская словесность. Перед самой войной, 19 октября 1811 года в Царском Селе открылся Императорский лицей, замышлявшийся с целью «тепличного» выращивания будущих государственных деятелей, способных провести предстоящее реформирование России. Кроме князя Александра Горчакова и барона Модеста Корфа, выдающейся политической карьеры никто из лицеистов первого выпуска не сделал; но поэтов из его стен вышло много — и воодушевленное переживание событий Отечественной войны сыграло тут не последнюю роль.