Нонна Мордюкова - Казачка

В машине тоже принудительное уединение.

— Не холодно, красавица? — И прибавил скорость.

Стрелка спидометра задрожала между ста тридцатью и ста

сорока.

— Ой, не надо, не надо! — взмолилась я.

Упрямая широкая спина не отреагировала. Я положила голову на спинку его сиденья. Сердце рвалось из ушей, душила обида. Слышу — тормозит. Я вышла наружу и направилась в обратную сторону, чтоб не показать слез. Он подошел сзади, положил руки мне на плечи. Я молча вернулась к машине. Усевшись на сиденье, в сердцах хлопнула дверцей и едва не отрубила мизинец. Заойкала, заплакала, замахала окровавленной рукой и дала волю слезам. Сквозь слезы вижу бинт, йод и его необычайной красоты кисти рук. Забинтовал мой мизинец.

— Перелома нет.

— Ой! Жжет!

— Ничего. Скоро пройдет.

Дал выпить валерьянки, чмокнул в щеку и сел за руль. Постояли немного, и машина поплыла на скорости семьдесят-восемьдесят километров. Долго ехали молча. Потом он откупорил минералку и протянул мне. С удовольствием выпила полбутылки. Остальное вернула. Видать, валерьянка подействовала — я подобрела: я обычно быстро перехожу от слез к веселью и наоборот.

— Успокоились?

Я взглянула на его улыбающееся лицо, а «досматривала», глядя вперед, на дорогу.

— Что у вас за полоска на капоте?

— Участник ралли… Это спортивные соревнования на автомобилях.

— Представляю себе…

Смотрю, останавливается.

— Выходи, красавица, обедать будем.

В дремучем лесу стоит маленькая закусочная — всего четыре столика. Брынза, миноги, зелень и вино; потом взбитые сливки и кофе. Всего понемногу и очень вкусно. Почему он перешел на «ты»?

— Садись со мной… — ласково говорит он.

Я, как под гипнозом, повинуюсь и сажусь. Теперь уже вижу подробнее синюю парусиновую рубашку только что из-под утюга. Вижу кулак, регулирующий скорость, и слышу запах не то хорошего мыла, не то еще чего-то… Хоть и рядом едем, но я уже завоевала право быть спокойной и независимой. Подумаешь — красавец! Что ж теперь, не жить на свете, что ли?.. Ничего — прорвемся.

Опять тормозит возле какого-то теремка. Там я увидела бусы, кофейные чашечки, косынки с эстонской эмблемой. Он купил косынку, и мы пошли к машине.

— Надень, — попросил, включая газ.

Я накинула косынку на голову, концы подвязала под подбородком. Так идет мне. Взглянул оценивающе, провел пальцем по щеке, убирая прядь волос, и нажал на скорость.

— Это по протоколу?

Не обратил внимания, а на спидометр показал взглядом.

— Семьдесят — видишь?

— Вижу…

Вот и пионерский лагерь. Сегодня праздничный костер. Маршрут моих выступлений начинался с хуторов, районов и заканчивался Таллином. Визг детей, букеты полевых цветов, приветствия на русском и эстонском языках. Меня облепили дети, цитируют фразы из фильмов. А моего «водителя» схватили в объятия хорошенькие пионервожатые. Хлопали его по плечам, тараторили. Он возвышался над этой группкой довольный, но со всеми одинаково любезный, значит — ничей.

В лесу — раковина для выступлений артистов, лекторов и кого надо. Все подтянулись к сцене. Смотрю — в белых халатах нянечки, поварихи, официантки. В это мгновение мы с ним увидели друг друга. Мне показалось — невидимая нить между нами натянулась… А может быть, я ошиблась.

Мне от мамы достался талант рассказчицы — кого хочешь увлеку выступлением, любую аудиторию. Распалилась, вдохновилась. Аплодисментов, смеха от всей души и понимания долго ждать не пришлось. «Синяя рубашка» расположился «на галерке»: сел на землю, сложил ноги по-турецки и слушал меня с любопытством, изумлением и настороженностью, смотрел, как смотрят на циркачку, идущую по проволоке. Потом посыпались вопросы. И тут я не ударила лицом в грязь. Девушки-пионервожатые кинулись обнимать меня, когда я спрыгнула со сцены на траву. Загалдели, довольные. Зацепила-таки… И сама никак не отдышусь, и они заряжены моим нервом… Дальше по плану был костер, но еще не село солнце, и мы направились ужинать.

«Синяя рубашка» сел на другом конце стола, но я его видела боковым зрением. Взяла гитару и вдохновенно спела «Сронила колечко». Попросили еще, но я чувство меры имела всегда — передала гитару другим.

— Ионас! Ионас! — зааплодировали девушки.

Он руками изобразил крест, это значит — отбой, петь не будет. Просьбы усилились. Но он поднялся и ушел. Как только его могучая фигура скрылась из виду, заговорили по-русски:

— Нонна, что это такое?! Оставайтесь ночевать. Всегда лекторы ночуют у нас…

— Мне все равно, девочки, решайте.

— Тебе на шефский, это в совхозе, недалеко от его родителей… Но ехать три часа. Утром бы и поехали…

— Ну что ж, раз Ионас решил, поедем сегодня, — без сожаления ответила я.

Мы сели в машину и поехали.

— Значит, вас Ионасом зовут?

Он улыбнулся в ответ.

— У меня есть друг, оператор Ионас Грицус, он снимал на «Ленфильме» «Чужую родню» с моим участием. Литовец.

— Мой папа тоже литовец, а мама — эстонка. Я видел этот фильм в Доме кино в Ленинграде.

— Он потом снял «Гамлета» и получил Ленинскую премию, — добавила я.

— Да, я знаю. Я с ним знаком. И с тобой тоже…

— Как?

— Ты же была на премьере тогда… Мне та девушка понравилась, которую ты играла. А когда вы все потом вышли на сцену, я влюбился в тебя… Все актрисы помнят о своих глазках и бедрах, сначала преподносят эти достоинства, а потом уж играют. А ты не заботилась о своей внешности и не подозревала, как была хороша!

В лесочке останавливает машину, жестом приглашает выйти.

— Погуляй немного, яблок нарви.

— А можно?

— Конечно, можно. Я кое-что приготовлю для дальней дороги.

Я пошла к яблоням. Давненько это было, наверное, три или четыре года прошло, как были мы с фильмом в Ленинграде. А он помнит…

Быстро опрокинулись сумерки. Темнота закрыла лес и дорогу. Яблок нарвала, а идти к машине не решилась. Не зовет — значит, подожду. Блаженство… Хорошо пахнет, и попутчик прекрасен. Слышу сигнал, поднимаюсь с пенечка и не спеша иду.

Господи! Я обмерла. Спинка сиденья опущена назад, получилась кровать… Клетчатый комплект постельного белья, красный плед с длинным ворсом.

— Прошу!

— Я еще не хочу спать. Я еще бы посидела.

— Мало ли что «ты бы…». Располагайся! Сейчас поедем, дорогая…

— Ой, боже!.. Какой грозный! Ноги у меня все в пыли.

— Сударыня, я полью тебе из термоса.

Большой-пребольшой термос поставил на траву, дал кусок мыла.

— Пойдем к пенечку.