Дмитрий Володихин - Царь Федор Иванович

Как должен был относиться к ней Федор Иванович, великий миролюбец?

Прежде всего, как государь православного народа. Он должен был мыслить себя и мыслил себя как первый защитник веры в стране. Экономические потребности России, политические интересы ее правящего класса, наконец, личные приоритеты монарха с этой точки зрения отступали на второй план. Если где-то, пусть и на полуночной окраине державы, враг разгромил монастырь и перебил монахов, значит, нанести ответный удар должен сам государь. Это главное дело для него. Можно предусмотреть множество компромиссных комбинаций, избавляющих страну от необходимости вести боевые действия. Можно отыскать искусных полководцев, способных провести успешную кампанию. Но лишь тогда, когда вражеский удар не затрагивает Церковь. В противном случае православный монарх обязан лично принять меры — такие, чтобы потом ни у кого не появлялось желания тронуть другую обитель. Хочет государь или не хочет браться за военные труды, а общественный идеал того времени требует от него вооружиться мечом и вдеть ногу в стремя.

Иначе говоря, Федор Иванович мог бы и не отправляться в поход, не прислушиваться к просьбам Годунова, но нападение шведов на Печенгский монастырь внушило ему потребность лично возглавить русское наступление против них. Тут не в политике дело, а в вере.

Кроме того, Федор Иванович относился к ливонской проблеме как сын своего отца. Пусть и непохожий на него обликом и нравом, а все-таки унаследовавший кое-что от воинственного родителя. На протяжении всего своего царствования блаженный государь искупал миролюбием своим, молитвенностью, милосердием те свирепства, которые когда-то совершил отец. Но некоторые проблемы не получалось решить одним лишь добронравием. И одной из них стала шведская оккупация русских земель на северной Новгородчине. Федор Иванович отлично знал, как дорого стоила России вооруженная борьба за Ливонию. И он мог воспринимать поражение в этом великом противостоянии как семейное дело. Отец недоделал — так неужели сыну уместно отступаться?

Итак, государь Федор Иванович отправился на войну как главный защитник веры во всей России и как сын человека, пытавшегося на протяжении двадцати пяти лет решить ливонскую партию в пользу Москвы. Что тут сыграло решающую роль? Первое или второе? Трудно сказать. Думается, сильная вера Федора Ивановича и его близость к Церкви позволяют предпочесть именно первое.

…Осень 1589 года затянулась. Долго лили холодные дожди; первый робкий снег растаял; деревья зябко поводили ветвями, подчиняясь гнетущей силе сырого ветра; на реках все никак не начинался ледостав.

Наконец выдался тихий безветренный день. С неба посыпалась белая ледяная крошка, скоро сменившаяся пухом, густым, добрым, изобильным. Солнце вышло в зенит, подобно маленькому оловянному шарику, и высокое светлое небо, шитое серебром, дохнуло на землю первым крепким морозцем. Речные потоки быстро оделись в непробиваемые латы.

Встал Филиппов пост.

Государыня царица Ирина Федоровна щедро целовала своего мужа и возлюбленного, государя Федора Ивановича, вкладывая в поцелуи всю страсть свою, всю тоску. Ведь он… такой добрый… такой невоенный… такой неприспособленный к дальним походам человек… Пропадет.

А муж, расставаясь с супругой, был спокоен и уповал на Бога. Он шел ныне на правое дело, и, значит, Царь Небесный даст помощи царю земному. Сколько раз, бывало, глядели в спину стрелецким сотням, уходящим на войну, двое мальчишек — Федя и Ваня — двое сыновей царя Ивана. Сколько раз прощались они с отцом! То с победой возвращался родитель, то в ужасе скакал через весь город, отдавая последние приказы воеводам, веля семье спешно сбираться для стремительного отступления на полночь. Теперь пришло время сыну его пить смертную чашу, играть с врагом лютой игрою.

Федор Иванович, не сомневавшийся, как видно, в успехе грядущей кампании, предложил царице отправиться вместе с ним — до Новгорода. А там и ждать его возвращения придется не столь уж долго. Царица, подивившись, согласилась.

«7098-го году месяца декабря в 14 день царь и великий князь Федор Иванович всеа Руси пошол в свою отчину в Великий Новгород. А из Новгорода идти ему на свийского короля»{158}.

Мерно шагали на северо-запад стрелецкие сотни. Конница государева двора, лучше прочих вооруженная, посаженная на дорогих коней, резво двигалась перед ними. Служилых татар, среди которых выделялся отважный сибирский царевич Маметкул, держали неподалеку. А позади стрельцов медленно полз по заснеженным дорогам «наряд» — «великий», «середний» и «легкий», иначе говоря, артиллерийские орудия с обслугой и «зельным припасом». Позже всех покинули Москву «кош» — обоз да слабо вооруженное сборище «посохи», то есть «даточных людей», взятых в поход ради земляных и прочих инженерных работ при осаде крепостей.

По десяткам городов отправлены были гонцы, объявлявшие о незамедлительном сборе русской воинской силы. Малые отряды сбивались в полки, получали воевод и шли к границе — туда, где должны были встретиться и составить великую армию. В приграничных городах сбор отрядов и подготовка к масштабному вторжению шли на протяжении нескольких месяцев — с августа{159}.

Московская военная машина была попорчена и ослаблена в последние годы правления царя Ивана Васильевича. Армии разбегались, опытные военачальники пребывали в плену, а то и в гробу, держава оскудела людьми и серебром. Дух отошел от нашего воинства. За истекшие полдюжины лет русская сила расходовалась на противодействие татарам, подавление черемисских бунтов и — очень экономно — на присоединение сибирских земель. Правительство копило бойцов, стараясь понемногу восстановить прежнюю мощь. А если этого не удастся достигнуть, то вернуть хотя бы часть прежней силы. Ныне военная машина Московского государства, предназначенная для ведения масштабных боевых действий, опять приводилась в рабочее состояние. Передаточные ремни поскрипывали, принимая груз бремени, от которого успели отвыкнуть; хорошо смазанные шестеренки, цепляя друг друга, не давали сбоев; мощные дубовые станины, державшие всю конструкцию, внушали чувство надежности тем, кто восстанавливал их после разора первой половины 1580-х. Всё функционировало, как надо.

Вооруженные силы России благодаря хорошо отлаженному организационному механизму стремительно собирались для мощного удара по неприятелю. Это была не та армия, которая брала Казань. Не та, что когда-то принудила к сдаче Полоцк. И даже не та, что встала несокрушимым препятствием на пути конной лавы Девлет-Гирея у Молодей. Но все-таки собралась большая сила. Будто старый лев, утративший способность долго гнаться за добычей, рассчитывает решить дело внезапным прыжком и одним ударом еще могучей лапы, или может быть, словно боксер, получивший когда-то репутацию нокаутёра, а потом долго, тяжко болевший и вернувшийся, наконец, на ринг, не восстановив прежней своей формы, уповает расправиться с соперником одним-двумя мощными хуками, — на них-то силы имеются! — так и русская армия выходила ради скорого одоления врага. Но никто из правительственных мужей не мог быть уверен, что ресурсов хватит на долгую, изнурительную войну. Неожиданным натиском отбить русские города, находившиеся под властью оккупантов, ошеломить шведов напором, отучить их от приграничных авантюр, тогда — дело сделано. Но ни в коем случае не увязать в длительной вооруженной борьбе, имея на западе воинственных поляков с литовцами, а на юге — страшных крымцев.