Цветы эмиграции - Нина Алексеевна Ким
Подошла к ним и сказала:
– Я спать, поздно уже.
Рано утром, когда едва забрезжил рассвет, она закрыла последнюю тетрадь.
Достала новую и крупным почерком написала: «Цветы эмиграции», подумала, зачеркнула и написала «Две линии эмиграции».
Лора читала, плакала и повторяла: «Моя бедная мамочка!» Под дневниками лежали газеты, обветшалые, потрёпанные на сгибах.
На первом газетном снимке мужчина и женщина держали плакат с надписью: «Нас не пускают на Родину!» Рядом дети заглядывали в объектив. Шаловливый мальчик и девочка, худая, белокурые волосы заплетены в две косички. Она крепко зажмурила глаза и держалась за локоть женщины в сером.
У всех испуганные лица, как будто их вытолкнули насильно вперёд и они ничего не понимают. На втором снимке другой газеты те же лица. Девочка широко раскрыла глаза и отчаянно смотрела в объектив.
Лора изучала лица, возвращалась к первому снимку, где худая девочка закрыла глаза от страха.
Вырезки из газет со статьями. Их было много. Похожие друг на друга, кричали о семье из Советского Союза, которой грозила смертельная опасность. Много часов Лора сопоставляла историю семьи своей матери с политическими поворотами в пору холодной войны. А вот ещё одна фотография, сделанная на фоне ночного костра. Крепко обняв друг друга, стоят девушка с парнем, похоже, это ее родители. Лора читала дневник матери. Она проживала вместе с ней грустные дни и жалела её.
За окном рассветало. Вальтер не спал. Всё, что он старательно трамбовал, упаковывал и прятал в душе, вылезло и рассыпалось перед ним видениями из прошлого. Пришлось перебирать дни и события, искать правду и причины своих поступков, оправдывать себя. Получалось неубедительно.
Поздно. Поздно пришла эта ночь с лицом отца, матери и Розы. За что он так с ними? Ведь ему в жизни досталось всё легко, играючи. Никого он не жалел, думал всегда о себе. Начертил круг и не впускал туда никого.
Ну верили родители в Бога. Разве это плохо? Ни Роза, ни Вальтер не видели отца пьяным, не слышали ни одного бранного слова. Ему казалось, что в родительском доме тесно от молитв, и он не замечал, что мать с отцом жили в любви и согласии. Не он, а церковь хоронила отца: обрядили, собрали в последний путь. Вальтер присутствовал в качестве гостя, приехал на похороны, когда уже началось отпевание. Его поразило, что столько людей пришли проститься с отцом: свободных мест не оказалось и пришлось стоять в толпе с другими. Отец лежал в гробу в костюме, белой рубашке. Исхудавшие руки держали Евангелие, как будто опирались на посох. На лице его не отражались чувства, прежде улыбчивое и доброе, сейчас оно было строгое и неподвижное. Прихожане говорили о его добром сердце, открытом для каждого.
Вальтер вспоминал, как любил в детстве смотреть на его руки: умелые и цепкие, они ловко справлялись с тракторными деталями, что-то чистили, продували; мотор оглушительно тарахтел и чихал белым дымом, Вальтер карабкался наверх и садился на жёсткое сиденье рядом с отцом. От обоих пахло бензином и пылью, и мать махала руками, гнала их переодеваться. Посиделки на тракторе закончились. Они переехали в Россию. Не успели привыкнуть к новому месту – опять переехали. В Германии точно было не до тракторов и разговоров: им не хватило времени друг на друга, отец молился, а Вальтер учился.
Мать заболела, когда умерла Роза. Но, если быть честным до конца, Вальтер тоже внёс свою лепту в болезнь матери – инфаркт. В тюрьму она приезжала с серым от горя и страха лицом, плакала и умоляла простить их, что переехали в Германию:
– Сынок, прости нас, глупых, мы должны были сидеть в тюрьме, а не ты.
– Не говори ерунды, – зло отмахивался от её слов.
Он стал злым. Вспомнил, как посмотрела на него Ботагоз, когда он отказался от встреч с ней в отдельной камере – гостевой, для встречи арестованных с жёнами или мужьями.
И после тюрьмы не подобрел – банковские счета за невыплаченный кредит, газ, воду, свет, арестованные машины, счета от адвоката душили его. Что делать?
Помогла Роза. Посоветовала объявить банкротство и закрыть фирму. Пригласила работать жену в благотворительный фонд консультантом. По необходимости Ботагоз переводила документы с казахского языка на немецкий, со временем стала посредником между фондом и казахской стороной.
Раз в неделю Роза появлялась у них дома с огромными пакетами вещей для детей. На возмущение брата спокойно отвечала, что она крёстная Лии, обязана баловать её, и Эдварда нельзя обижать невниманием, племянник маленький совсем.
Мать умерла тихо. Никому не причиняла беспокойств. Вальтер заехал к ней как-то проведать и не высидел долго, в комнате пахло лекарствами и болезнью. Он смотрел на неё и думал, что при жизни она не очень общалась с Розой, а без неё не смогла жить.
Если бы тогда он допустил маму к Лоре и своим детям, удержал бы её от смерти? Впервые Вальтер произнёс про себя слово «мама», родное и тёплое на вкус.
Мама ждала его с вечеринок, ни разу не упрекнула, молча кивала ему и поднималась к себе. Страдала и молчала. Почему она так раздражала его?
– Господи, прости меня! – вырвалось у Вальтера. Он обратился к Богу впервые за свою жизнь.
Вальтер подошел к окну, взглянул в предрассветное небо: где-то там были самые дорогие люди, кого он оставил за чертой своей жизни, не допустил к себе.
– Отец знал о смерти мамы? Почему я росла у вас? – спросила Лора у Вальтера.
– Так получилось.
– Как получилось?
– Тебе лучше спросить его об этом.
Лора разглядывала отца. Высокий, моложавый, волосы пшеничного цвета и безупречные черты лица: прямой нос, выразительные губы и брови коромыслом. Он нерешительно улыбнулся, сделал глоток кофе и посмотрел на неё.
– Ты любил маму?
– Люблю и сейчас.
– Почему бросил меня?
Дэн ответил не сразу. Сдвинул брови и поморщился, как будто болел зуб. Кстати, Лора заметила, что один передний зуб у него криво срезан и ниже другого.
– Вальтер не подпускал меня к тебе. Считал, что я не смогу быть тебе хорошим отцом. У него были все основания для этого.
– Почему? – спросила Лора, глядя ему прямо в глаза.
– Из-за меня арестовали его и Абиля, мы вместе работали у Вальтера в автосалоне. Я играл, делал ставки, проигрывал и занимался нечистыми делами. Если бы меня арестовали ещё раз после твоего рождения, ты оказалась бы в приюте.
– Зачем приезжал, если тебе запретили?
