Энцо Феррари. Биография - Брок Йейтс
Затем, за день до Рождества, в Модене появилось знакомое лицо. Это был Луиджи Кинетти. Он приехал из Парижа вместе со своей новой женой и новорожденным сыном на древнем переднеприводном «Citroen», чьи покрышки были настолько лысыми, что при штурме заваленных снегом альпийских перевалов его спутнице приходилось ехать верхом на капоте, чтобы улучшить сцепление с дорогой. По приезде Кинетти обнаружил Модену потрепанной и однотонно-серой. Город был освещен лишь наполовину, а его самоощущение все еще было притуплено бомбардировками и вооруженным противостоянием фашистов и партизан. Модена кишела его старыми друзьями, приятелями по гонкам времен 1930-х, пилотами, механиками, формовщиками по металлу, слесарями, модельщиками, владельцами команд, маленькими фабрикантами, торговцами машинами, жуликами, дельцами, прилипалами, притворщиками, мечтателями: все они пытались разгрести завалы и начать все заново. Город был насквозь пропитан выхлопными газами скоростных автомобилей. Маленькие мастерские, специализировавшиеся на изготовлении трансмиссий, моторных блоков, кузовов на заказ, рулей и аксессуаров самого широкого спектра были разбросаны по всей территории растянувшегося, как паук, мрачного и плоского, как стол, города, над которым возвышались колокольня Ла Гирландина в романском стиле и массивный, нескладный кафедральный собор Святого Геминиана. Модена, с ее репутацией места, в котором быстрые машины то и дело с визгом пролетают туда-сюда по широким городским проспектам, отлично подходила одному человеку и его Scuderia, которую он создал здесь пятнадцатью годами ранее. И именно этого человека Луиджи Кинетти принялся искать по приезде в город в тот снежный декабрьский день.
Он разыскал Энцо Феррари без особых проблем: тот, как и ожидалось, держал позицию все в том же тусклом двухэтажном здании оттенка жженой умбры на Виале Тренто и Триесте. Феррари был в скверном состоянии. Он выглядел изможденным и казался старше своих 48 лет. Копна его волос, зачесанная назад а-ля помпадур, была припорошена сединой. Его глаза, всегда опухшие и томные, покраснели от усталости. Его неуклюжее тело бесформенным мешком развалилось за столом, стоявшим в большом и неотапливаемом кабинете. В полутьме Кинетти мог разглядеть там стеллажи с трофейными кубками и фотографии пилотов, побеждавших в гонках за рулем болидов Scuderia: все эти воспоминания о былом так и стояли на прежних местах, нетронутые и запыленные со времен войны. Все место казалось затхлой гробницей, в которую, спустя долгие века полной изоляции, впервые пробился свет через трещину в стене.
Снаружи, позади офиса, находилась мастерская, которую Кинетти помнил очень оживленным местом, полным бодрых, веселых механиков, болтавших о том о сем, и сияющих болидов Alfa Romeo. Теперь же она была совершенно пустой и холодной и казалась безвкусным музеем легкомыслия прошлой эпохи, давно вышедшей из моды. В тот послевоенный период в таком разрушенном, преисполненном злых духов месте, каким была Модена, гоночная машина «Scuderia Ferrari» казалась таким же абсурдным и устаревшим явлением, каким выглядела комичная напыщенность павшего теперь режима Муссолини.
Приветствие двух мужчин получилось безрадостным. Сугубо формальным.
КИНЕТТИ НАЗЫВАЛ ЕГО ПРОСТО ФЕРРАРИ, КАК ЭТО ПРИНЯТО В НИЗШИХ СЛОЯХ ОБЩЕСТВА. ДРУГИЕ ОБРАЩАЛИСЬ К НЕМУ «CAVALIERE»
(в ранние годы), потом «Commendatore» (после того как марионеточный король Муссолини удостоил его этого титула), Кинетти же отказывался использовать это «проспонсированное» фашистами прозвание. Для него эта некогда могущественная фигура итальянского автоспорта всегда была просто Феррари — ни больше ни меньше, — и она останется таковой вплоть до дня их последнего прощания.
В тот день, в грязной, выцветшей морозилке, какой была тогда Модена, они говорили о будущем. Оба пытались наколдовать немного оптимизма, но получалось плохо: он проявлялся короткими вспышками, быстро угасая в трясине несбывшихся надежд и мечтаний. Феррари говорил о войне, о том, как приобрел землю для строительства маленькой фабрики в близлежащей деревне Маранелло. Она производила станки для итальянской и немецкой армий до тех пор, пока американцы не разбомбили ее дважды. Казалось, что он наслаждается трагедией разрушения, потерей бизнеса, но Кинетти подозревал другое. Он знал его как актера до мозга костей, как человека, упивавшегося пафосом момента, до последней капли выжимавшего драму из каждого слова, каждой грандиозно построенной и озвученной фразы. Он знал его как человека, никогда не раскрывавшего своих карт, никогда не трубившего о своих успехах во всеуслышанье. Он знал от других, что Энцо Феррари преуспевал во времена войны, что завод в Маранелло не понес серьезного ущерба и что там уже собирали несколько новых машин. Отсюда и причина его визита.
Да, говорил Феррари, он поручил Коломбо, своему старому другу и одному из лучших инженеров Alfa, начать строить планы будущей гоночной машины с маленьким V12. Но в Милане у Коломбо были большие проблемы с коммунистами, тревожившими его по причине его симпатий к фашистам. Да, Бацци, старый верный Бацци и несколько других людей, главным образом молодых, уже начали тестировать два прототипа мотора на динамо-машинах и вскоре должны начать сборку автомобиля, после чего Scuderia попытается вернуться в гоночные войны, в том виде, в каком они предстанут на усеянных обломками улицах Европы. Да, Scuderia вновь будет соревноваться в гонках, но отчасти ее будущее окажется связано с механическими станками. Феррари, казалось, был готов поклясться, что никогда больше не рискнет всем в скользком мире автоспорта, где столкновение хрупких эго может разрушить бизнес так же быстро, как машину — вылет с трассы в крутой шпильке где-нибудь в Апеннинах. В конце концов, разве от былого могущества Alfa Romeo не осталось одной только оболочки? Разве бомбардировщики союзников не превратили некогда великий завод, выпускавший быстрые, как пуля, машины, в производителя кухонной утвари, окон и дверных рам? Нет, говорил Феррари, он не станет рисковать снова. А вот спрос на спроектированные в Германии шлифовальные станки Jung, которые он и его инструментальщики научились так мастерски копировать за время войны, будет всегда. Теперь, когда нацисты потерпели поражение, а их страна лежит в руинах, можно не опасаться обвинений в нарушении патентных прав. Строящейся и восстанавливающейся Италии такие станки непременно пригодятся.
Кинетти рассказывал о своих годах в Америке, где деятельность военной промышленности приняла такой масштаб, на фоне которого итальянские промышленники выглядели этрусскими гончарами. В лихорадочных попытках выплюнуть из себя миллионы самолетов, танков, грузовиков, винтовок, артиллерийских орудий, десантных судов, сборных зданий, переносных мостов, шлемов, фляжек, контейнеров, пуговиц для униформы, пистолетов, биноклей, радиостанций, радаров и бог знает чего еще, американский колосс создал поразительные инструменты массового производства и породил такие искусные технологии работы сборочных линий, что компания человека по имени Кайзер могла построить полноразмерный грузовой корабль меньше чем за неделю! Как, спрашивал Кинетти, Феррари надеется соперничать с этой индустриальной мощью Запада?
Кинетти описывал ему чудо, каким была Америка. Агрессивность ее
