Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

Тынянов создал роман о том, как сопротивляется человек роковой власти самодержавия и погибает под ударами этой власти. "Самый грустный человек 20-х годов был Грибоедов"*, - думал Тынянов, много размышлявший о тяжелой судьбе писателя в России.

* Письмо Ю. Н. Тынянова М. Горькому от 21 февраля 1926 года. Архив А. М. Горького, КПП 79-8-1.

Тынянов написал Грибоедова таким, потому что важно было показать, что происходит с интеллигентом, который перестал верить в государство, которому служит, и испугался восстать против него, который знал, что такое гнусность самодержавия, но молчал об этом и старался примириться с самодержавием.

Тынянов написал книгу, в которой было опровергнуто прежнее представление о великом писателе. Он написал сложного и противоречивого человека, опровергая простое, цельное и нарочито лживое мнение о нем. И поэтому его Грибоедов был в сравнении с другими Грибоедовыми, воссозданными исследователями, желающими только добра, несравнимо более исторически достоверен. Но французы присягают: "Правда. Только правда. Вся правда". В тыняновском Грибоедове была правда, но, вероятно, не только и, несомненно, не вся. То, что написал Тынянов, было правдой, потому что, не испугавшись кривотолков, он создал не только захлебывающийся от восторга хорал бессмертной комедии, но и осудил облака, бросившие тень на жизнь великого человека. И в то же время это не было всей правдой, потому что писатель не рассказал, как его герой противостоял времени и как повлиял на него.

В романе Ю. Н. Тынянова приподнята завеса над тайной Грибоедова, он не описание памятника, в нем была сделана серьезная попытка понять, почему Грибоедов не создал хотя бы еще одного "Горя от ума", почему он не закончил "Грузинскую ночь" и почему не сделал ее такой же прекрасной, как "Горе от ума", почему он не осуществил свой проект, почему он не дописал стихотворения, не доиграл сонаты, почему он умер, не дожив. То, что написал Тынянов, не было исчерпывающей исторической правдой, потому что он ни о чем, кроме роковой власти самодержавной монархии, пе сказал. Это было ошибкой, потому что если согласиться с Тыняновым, то понять, каким же образом в этой самодержавной монархии могла возникнуть одна из самых замечательных литератур мира, невозможно.

Книга Тынянова как будто бы утверждала, что все ненапечатанные комедии, все неосуществленные проекты и все загубленные жизни случаются из-за того, что революция терпит поражение.

Тынянов в величайшем романе русской литературы на патологоанатомическом вскрытии обнаружил лишь социальные травмы погибшего. Он не написал, что только Этим невозможно объяснить непохожесть человеческих судеб. Он не написал о том, что в колеса реакции попадало все население эпохи, и поэтому нужно исследовать, почему из одной и той же реакции люди выходили по-разному. Тынянов не написал, что разница была не только в том, что по кому-то прошлось более тяжелое, а по кому-то менее тяжелое колесо, но потому, что в колеса реакции попадали разные люди. Разные люди по-разному переносят социальные травмы.

Заблуждение Тынянова следует опровергать как фактическую ошибку. Даже не доказательствами, а просто примерами. Это нужно делать настойчиво, потому что происходит подмена ложным тезисом не пустяка, а чрезвычайно важного явления. Важное явление заключается в том, что комедии, проекты и человеческие жизни гибнут тогда, когда превышается предел допустимого давления роковой власти.

Александр Сергеевич Грибоедов старался приобрести положение, которое избавило бы его от колеса эпохи реакции. Он был человеком, который знал цену успеху и не любил уступать. Он хотел быть победителем в споре: до восстания он написал "Горе от ума" и был прав. После восстания он написал проект и снова хотел быть победителем. В романе Тынянова Грибоедов размышляет о расстрелянной революции, знает, что вместе с революцией расстрелян и он, и думает, что если бы революция победила, то что потребовали бы еще ее жаждущие боги. Писатель смотрит на время своего повествования глазами современника события. И хотя это взгляд не простого современника, а лучшего, то есть такого, который видит в событии многое, в том числе и самое главное - будущее, такой способ, неоднократно утверждавшийся и столь же неоднократно ниспроверженныи в мировой литературе, и соблазнителен и опасен. Метод создавал иллюзию подлинности и достоверности описываемого, он вызывал доверие к писателю, как к очевидцу и соучастнику. Но серьезнейший недостаток метода в том, что даже лучшие современники события не все могут увидеть в событии правильно и понять его значение для будущего. Поэтому многие современники декабризма, и в том числе даже такие, как Грибоедов, увидели в гибели восстания не историческое событие, а фатальную предназначенность, провиденциальность и безвыходность.

Это неумение увидеть в поражении только историческое, а не роковое условие характерно для многих людей, переживших гибель надежд в связи с поражением революции. Тынянов, превращаясь в современника своих героев, утрачивал преимущество человека, понимающего события с точки зрения исторического опыта, и впадал в странное противоречие: роман написан, потому что писателя мучит современная, личная проблема, проблема интеллигенции и революции, а сам писатель уходит от проблемы, становясь современником своих героев. Как и его герои, писатель принимает частное за всеобщее, исторически преходящее за вечное. Тынянов, став современником событий, приближается к ним, но это суживает угол зрения писателя. То, что попадает в его поле зрения, он видит с поражающей отчетливостью и в мельчайших деталях. Но при таком взгляде нарушаются правильные соотношения вещей, вещи не соединяются, как куски географических карт, напечатанных в разных масштабах. Мир Тынянова похож на фотографии, на которых сфинкс и безделушка кажутся одинаковыми по величине. События, независимо от соотношений своих величин с другими величинами, приобретают одинаковое значение. Иерархия значимостей стирается, вещи утрачивают свои характерные свойства. Писатель смотрит на мир, как коллекционер, для которого самое важное - это самое редкое. Эта измельченность и пристальность взгляда, нарушение соотношений и смешение масштабов со всей отчетливостью выявятся в "Восковой персоне", где пропадает различие между живой и мертвой природой, между заспиртованным и живым уродами, между уродом и нормальным человеком. Мотивировка во всех случаях одна: время искажает людей и вещи, превращая мертвое в живое, живое в мертвое. С меньшей резкостью, чем в "Восковой персоне", подобные трансформации присутствуют и в "Смерти Вазир-Мухтара". Тынянов и сам знал, что подобные вещи иногда случаются. Точно и обстоятельно он написал об этом. "...Мальцов лег ничком в ковры... Он закрыл глаза, но так было страшнее, и он начал смотреть в завиток оранжевого цвета, в форме знака вопросительного". Ничего, кроме завитка в форме знака вопросительного, он не видит. Это случается всякий раз, когда человек рассматривает предмет на слишком близком расстоянии. И писателю, не отошедшему от события на расстояние исторического опыта, угрожает опасность увидеть лишь завиток. С Тыняновым это не случилось, а если и случалось, то не часто, только потому, что убеждение в малом отличии живой природы от мертвой, сфинкса от безделушки, завитка в форме знака вопросительного от исторического потрясения было преодолено новым и в известной мере иным пониманием исторических закономерностей и материала, на котором он работал. Но борьба материала и метода в его художественном творчестве не всегда кончалась бесспорной победой материала. И всякий раз, когда реальная история уступала место внеисторическому закону, выдаваемому за общеисторический, появлялся вульгарно-социологический завиток. Поэтому у Тынянова получилось, что гром пушек, расстрелявших восстание, раздался только как гром победы, Тынянов не считал, что это была лишь тактическая победа. В стратегии русской истории ее роль оказалась совсем иной. Поэтому в "Смерти Вазир-Мухтара" гибнет великий поэт и следом за ним, по его же пути идет другой великий поэт. "Кюхля" тоже кончается смертью героя, и тоже на последней странице появляется Пушкин. Однако в "Кюхле" Пушкин представлен как оживающей, а в "Вазир-Мухта-ре" как идущий на смерть.