Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

— Я здесь уединилась с твоим земляком, Мариан. Познакомься: Феликс Яковлевич Кон, польский революционер, жил у нас в Минусинске после каторги.

— Полковник Пшебышевский. — Мариан щелкнул каблуками и еще раз поклонился. — Однако, позвольте… Господин Кон… Вы судились по делу партии «Пролетариат»?

— Да.

— Тогда мне ваше имя знакомо. Я ваш товарищ по несчастью. Мне довелось начинать службу под началом капитана Люри. И хотя я в партии не состоял, но выполнял кое-какие поручения капитана — за это и поплатился. Пожизненная ссылка в Западную Сибирь.

— Однако уже полковник…

— Помогла русско-японская война. Подал прошение на высочайшее имя с просьбой отправиться на фронт — и был восстановлен во всех правах.

— Понятно, — неопределенно проговорил Феликс Яковлевич, вспомнив тот весенний день в Минусинске, когда исправник Стоянов предложил им, минусинским ссыльным, добровольно отправиться на японский фронт и когда все они с презрением отвергли «монаршью милость». — Ну а где же вы теперь?

— Сейчас я на Юго-Западном фронте. Председатель солдатского комитета Восьмой армии. Командую дивизией.

— О-о! Без пяти минут генерал.

Лицо полковника приняло озабоченное выражение. Он взял под руку Светлану и Феликса Яковлевича и медленно повел их сквозь расступающуюся толпу солдат: чувствовалось, его здесь хорошо знали и уважали.

— Дело не в этом, господин Кон, — очень серьезно проговорил Пшебышевский. — Моей дивизией прежде командовал генерал Деникин и, насколько я успел понять, доверием солдат не пользовался, а это очень снизило ее боеспособность.

Феликс Яковлевич иронически поднял мохнатые, с густой сединой брови:

— Скажите, пожалуйста, разве генералу обязательно надо пользоваться доверием солдат, чтобы ими командовать?

— Я лично считаю это первым и самым главным условием боеспособности, — твердо сказал полковник. — Наглядный пример тому — Брусилов. Я три года воевал под началом Алексея Алексеевича и знаю, как глубоко верила ему солдатская масса. Потому-то он не только одерживал блестящие победы, но не менее, а может быть, еще более блестяще сохранял боеспособность войск во время отступления пятнадцатого года.

Феликс Яковлевич перехватил взгляд Светланы и понял, что она не просто любит своего немолодого мужа — она его обожает.

Мариана пригласили в президиум съезда. Светлана сидела рядом с Феликсом Яковлевичем и машинально слушала доклады всевозможных комиссий. И вдруг встрепенулась, услышав фамилию мужа. Худощавый, подтянутый и не очень внушительный в своем гражданском костюме полковник Пшебышевский спокойно прошел к трибуне и проговорил, четко выделяя каждое слово:

— Почетным председателем нашего войскового съезда я предлагаю избрать… Юзефа Пилсудского. — И, не дожидаясь аплодисментов, отправился на свое место в президиуме. Предложение полковника было неожиданным для многих делегатов, но, видя, что президиум горячо зааплодировал, стали аплодировать и делегаты. Светлана, естественно, аплодировала очень горячо и с недоумением поглядывала на Феликса Яковлевича, недовольно сдвинувшего брови и слишком уж усердно протиравшего очки.

Ораторов было много. Один прославляли манифест Временного правительства от 31 марта, в котором необходимость широких наступательных операций на фронте обосновывалась тем, что это нужно якобы для освобождения оккупированных польских земель. Другие — делегаты от солдат-поляков — требовали от правительства заключения такого мира, который бы гарантировал создание независимого социалистического польского государства.

Но эти голоса захлестывала высокая волна военно-патриотического психоза: наиболее верное решение польского вопроса виделось на полях сражений. Под восторженные крики представитель Верховного польского войскового комитета объявил о том, что комитет приступил к формированию особого Польского корпуса, что командовать этим корпусом поручено известному военному деятелю генералу Довбор-Мусницкому и что российский Генеральный штаб оказывает комитету самую решительную поддержку…

— Феликс Яковлевич, — спросила во время короткого перерыва Светлана, — я вижу, вы взволнованы, а что вам не нравится здесь, я никак не могу понять…

— Видите ли, Светлана, — ответил Кон, глядя прямо в темные глаза этой, по-видимому, очень искренней и доброй женщины, — мне очень многое не нравится…

— Что же именно?

— Нынешняя ситуация, например. Царизм свергнут, а империализм продолжает жить. Разве вам это не видится в атмосфере нынешнего съезда? Временное правительство пришло к власти на плечах революции. А теперь это же правительство пытается впрячь пролетариат и революционные войска в кровавую колесницу империалистической войны, гнусно спекулирует на желании солдат-поляков видеть свою родину свободной и независимой.

— Но разве для этого есть иная возможность, кроме победы над германскими и австрийскими армиями? — спросила Светлана не очень уверенно, и Феликс Яковлевич понял, что это не ее собственные мысли, а мысли полковника Пшебышевского.

— Есть. Победа над империалистической буржуазией и реакционной военщиной.

После перерыва слово предоставили Кону. Его, представителя левых польских социалистов, слушали очень внимательно, в напряженной тишине, и Феликсу Яковлевичу ни разу не пришлось усилить голос. Напряженное внимание делегатов он почувствовал сразу же, как только перешел к оценке текущего политического момента в стране. Он говорил о том, что пролетариат должен стремиться довести революцию до конца; что пролетариат не должен обмануться обещаниями Керенских и Церетели; что обещания Временного правительства разрешить польский вопрос в результате военных побед — есть пустая демагогия, рассчитанная на обман солдат-поляков; что создаваемая польская армия нужна буржуазии не для освобождения польского народа, а, наоборот, для удушения революционных завоеваний…

Свою речь Феликс Яковлевич закончил под такую овацию, какой не удостоился ни один оратор:

— Тот, кто говорит, что польская армия единое целое, что она объединяет по-братски попа и холопа, тот говорит контрреволюционные речи. Речи, рассчитанные на то, чтобы обмануть польских солдат, бывших крестьян, чтобы натравить этих трудящихся на рабочий класс России. Нет, товарищи солдаты-поляки, выход из войны надо искать там, где его ищут российские солдаты, а именно на путях революции!

— Поздравляю, — сказал полковник Пшебышевский Кону в перерыве. — Ваша речь — образец политической полемики, но не более. Ваша позиция нереальна, потому что она лишена конкретных установок. Вот мне Временное правительство говорит: прогоните немцев с польских земель, и мы вам отдадим вашу Польшу. Это — конкретно. Я знаю, что мне делать. Я иду воевать. А с чем связываете свободу Польши вы? С какой-то мифической революцией.