Павел Федоров - Генерал Доватор (Книга 2, Под Москвой)

- Я понимаю, Илья, как лихо может окутать человека. Вот до тебя у нас командир был Алексей Гордиенков. Погиб он. Да ты, наверно, слыхал. А у него жена, Нина, военфельдшером работала. Я, бывало, як ее побачу, так у меня сердце припекать начнет. Зараз она в полку. Немного легче стало. Дивчина такая... Если бы ты знал...

- Если она тебе по душе... зачем же ты ее отпустил? - зорко приглядываясь к Захару, спросил Кушнарев.

- Да ты меня не так понял. Я говорю, что мы лейтенанта так любили, и ее вместе с ним. У них была такая дружба! А про меня ты плохо не думай. Я для своей Аннушки зараз готов себе вырвать сердце, потому що был до войны великий дурень. Я тебе все начистоту выложу.

И поделился Захар со своим побратимом всеми житейскими радостями и тревогами и рассказал, что он уважает Оксану, которая его лечила в партизанском отряде.

- А вот Нину действительно отпустили напрасно. Тут ей, конечно, было бы легче. Да вот як-нибудь поедем в полк, я вас познакомлю. Эх, и дивчина, щоб вы знали! Не будет же она вечно горевать.

Захар, как бы ненароком, забросил в душу Ильи Кушнарева зернышко надежды. Кушнарев без лишних и ненужных слов понимал, что Захар сильно и страстно любит Аннушку, маленького сына и не стыдится своего молодого счастья. Когда человек счастлив, он должен того желать и другим.

Отведя Ракету на конюшню, Кушнарев и Торба направились к себе в хату. Квартировали они вместе. В большой, празднично убранной комнате за столом перед нераспечатанной бутылкой вина сидел слегка подвыпивший Шаповаленко. Он держал за руку Буслова и говорил:

- Почему ты не хочешь со мной трохи горилки выпить? С праздником меня поздравить? У меня такой праздничек, хоть волос рви на своей плешивой голове.

- Нехорошо, Филипп Афанасьевич, - урезонивал его Буслов, - ты самый у генерала первейший человек. Он тебе жизнь охранять доверяет, а ты опять что-то такое сотворил.

- Это бог Адама с Евой сотворил да штабных писарей, щоб им пусто было! Но все равно я тому письменному стрекулисту такое лихо зроблю, щоб у него в глазах буквы гопак затанцевали! - бушевал Шаповаленко.

- Что случилось, Филипп Афанасьевич? - войдя в комнату, спросил Кушнарев.

- А случилась така история, що зараз я самый що ни на есть подлец, недисциплинированный человек. Побоявси отрубать голову одному злыдню.

- Кому же это?

- Писарю Салазкину, - покручивая ус, мрачно ответил Шаповаленко.

- За что же?

- За то, що вин меня осрамил перед всем рабочим классом и трудящейся республикой.

На дальнейшие расспросы Шаповаленко отвечать отказался.

Выпив рюмку вина, он попрощался и ушел.

А произошло вот что: вернувшись вместе с Доватором с передовых позиций и расседлав коня, Шаповаленко, угостившись стопкой горилки, пошел отыскивать Салазкина. Нашел он его в одной из хат. Писарь стоял у зеркала, расчесывая пышную шевелюру, и напевал какую-то чувствительную, сочиненную им самим песенку.

- Товарищ Салазкин, - официально начал Шаповаленко, - вам придется написать одну бумаженцию.

- Какую, Филипп Афанасьевич, бумаженцию? - посматривая на сумрачное лицо Шаповаленко, встревоженно спросил Салазкин.

- Ты пиши, а я продиктую. Це треба для самого генерала.

Писарь, зная, что Шаповаленко исполняет обязанности ординарца, перечить не стал и, взяв лист бумаги, уселся за стол;

- Пиши так, - начиная играть убийственного вида плетью, диктовал Филипп Афанасьевич: - "Генералу Доватору от писаря Салазкина рапорт".

- Ты мне не морочь голову. Только скажи, что тебе нужно? - возмутился Салазкин.

- Я тоби скажу. Ты слухай и пиши: "Я, писарь Салазкин, подлец. Написал одной девушке фальшивое письмо с разными такими глупостями и подписался фамилией своего товарища. Прошу за мой недостойный поступок наложить на меня взыскание".

- Да я же, Филипп Афанасьевич, шутейно! Ну, понимаете, пошутил, оправдывался растерявшийся Салазкин, удивляясь, каким образом узнал о его проделке Шаповаленко.

- Я старый партизан, а не шут! Вместе с Котовским белых гадов рубав! Пиши! - багровея от гнева, рявкнул Шаповаленко. - А не то... - продолжал он хрипло, обрывая на шашке кисточки темляка, - не то зараз пойду до генерала, покажу ему твою цидульку. Вот она! - Филипп Афанасьевич, чтобы достать письмо, резко отбросил эфес клинка и сунул руку в карман. Салазкину показалось, что разъяренный Шаповаленко хватается за шашку. Недолго думая, он стремительно бросился к двери. Выскочивший вслед Шаповаленко нагнал его около сеней и, поймав за подол гимнастерки, слегка придержал за пышно расчесанную шевелюру. Писарь не выдержал и громко крикнул:

- Пусти!

Проходивший мимо Доватор, услышав крик, завернул во двор.

- Это что такое? - сдерживая усмешку, спросил Лев Михайлович.

- Да шуткуем, товарищ генерал, играем, - ответил Шаповаленко, изображая на покрасневшем лице добродушную улыбку.

- Пошутили малость по-дружески, товарищ генерал, - подтвердил Салазкин, приглаживая растрепавшиеся волосы.

Но Льва Михайловича обмануть было трудно.

По их возбужденным лицам он видел, что здесь не просто шалость. Попытка генерала узнать истинную причину ссоры успеха не имела. "Друзья" упорно отмалчивались. Рассердившись, Доватор наградил каждого внеочередным нарядом, а Филиппа Афанасьевича вдобавок лишил поездки в Москву.

- Это безобразие, товарищ Шаповаленко. Вы, почетный, старый служака, лучший кавалерист, таскаете мальчишку-писаря за чуб! Никуда не годится. А если бы увидели люди? Ну, скажут, и войско у генерала Доватора. За чуприны друг друга треплют. Позор!

- Да вин же, товарищ генерал... - начал было оправдываться Филипп, но тут же, вспомнив о письме, умолк.

- Ну, что он тебе? - допытывался Доватор.

- Да ничего такого, товарищ генерал. Шутковали трохи.

- Вот за такое шуткование в Москву на парад не возьму.

- За такое, товарищ генерал, дело следует мне, старому дурню, усы повыдергать, - глубоко вздохнув, оказал Филипп Афанасьевич.

На квартире Доватора поджидал бригадный комиссар Шубин. Он только что вернулся из дивизии Медникова, где проверял состояние обороны и следил за подготовкой сводных эскадронов к участию в московском параде. Все детали предстоящего выступления Михаилом Павловичем были продуманы и взвешены совместно с командирами полков и комиссарами, обсуждены на партийно-комсомольском собрании. Во всех подразделениях уже проведены митинги. Участники парада должны показать советскому народу, что Красная Армия не только отстоит Москву, но и разгромит фашистских захватчиков наголову.

- Вот так, Лев Михайлович. Все подготовлено. Можно выступать.

- Очень хорошо, Михаил Павлович. Спасибо!

В глазах Доватора весело затеплились огоньки. Он был рад предстоящей поездке и не мог скрыть этого чувства.