Август Коцебу - Трагедия русского Гамлета

Россия испытала это состояние лихорадки, тоски, общего опасения с первых дней царствования Павла, причем с каждым годом вместо успокоения странности и причуды императора все возрастали. Это и было истинной причиной заговора, закончившегося его смертью. Многие уверяли, что успеху заговора способствовало английское золото. Я лично этого не думаю. Если даже допустить, что тогдашнее британское правительство было лишено всяких нравственных принципов, то и тогда обвинение его в соучастии в заговоре едва ли основательно, так как событие 11 марта 1801 г. вызвано вполне естественными причинами. Со времени вступления на престол Павла в России существовало хотя и смутное, но единодушное предчувствие вероятной скорой, давно желанной перемены, о которой говорили вполголоса, которой непрестанно ожидали, не зная, когда она наступит. Еще до моего отъезда[128] из Петербурга среди придворной молодежи считалось признаком хорошего тона критиковать и высмеивать действия Павла, составлять насмешливые эпиграммы на чудачества и несправедливые придирки императора Павла, изобретать самые замысловатые средства, чтобы защититься от его властительства. Это отвращение, которое нескромно выражали по всякому поводу, часто не трудясь его даже скрывать, было государственной тайной, доверенной всем, женщинам, светским людям; то был секрет, которого никто не скрывал, и это при самом подозрительном властителе, поощрявшем шпионство, доносы, не останавливавшемся ни пред какими средствами, чтобы проникать не только в поступки, но и в намерения и мысли своих подданных. А между тем он ничего не знал о столь общем настроении и желании. Этот замечательнейший факт объясняет, как заговор в предположении, в теории распространился на всю страну. Замысел переворота тем настойчивее жил в умах и сердцах, чем больше приближались к столице и двору. Однако на деле он еще не существовал и воплотился почти в самый момент осуществления.

Но, несмотря на величайшее сочувствие, которое это предприятие встречало в высших и значительнейших классах всей страны, предприятие это никогда бы не осуществилось и тайна была бы все-таки раскрыта, если бы пост петербургского военного губернатора, имевшего в своем распоряжении войска и полицию, не находился в руках решительного человека, который сам был зачинщиком и главой заговора.

Однажды император, устремив испытующий взор на Палена, сказал ему: «Я получил известие, что против меня задуман заговор». — «Это абсолютно невозможно, государь, — ответил генерал, улыбаясь со свойственным ему видом добродушия и искренности, — ведь нужно, чтобы я в нем участвовал». Этот ответ успокоил Павла. Говорят, однако, что несколько анонимных писем все-таки возбудили подозрения императора, и накануне, своей смерти он велел тайно вызвать в Петербург Аракчеева, чтобы ему доверить пост генерал-губернатора Петербурга и выслать Палена. Прибудь Аракчеев вовремя в столицу — в Петербурге произошли бы самые трагические события. Это был человек преданный духу приказа, поведения, мелочей, обладая энергией, которая порой становилась зверством. Вместе с Аракчеевым явился бы и Ростопчин, и Павел, вероятно, был бы спасен. Отправив всех в ссылку, он тогда был окружен только идиотами, которым были даны первые места в правительстве. Таков был князь Куракин, человек добрый, но ограниченный, стоявший во главе иностранных дел; некий Обольянинов, в котором не замечалось никакого следа понимания или таланта, занимал важное место генерал-прокурора, стоял во главе общей полиции и администрации империи — только потому, что он когда-то управлял гатчинскими землями. Наконец, самым доверенным и близким к императору лицом был граф Кутайсов, бывший брадобрей Павла и состоявший тогда шталмейстером и андреевским кавалером. Это был не злой человек, но беспечный, любивший пожить, у которого, когда его арестовали, на другой день смерти его господина, в кармане камзола найдены были письма, сообщавшие подробный план заговора и список всех его участников. Но Кутайсов даже не распечатал этих писем, сказав очень спокойно: с Ну, дела можно отложить и до завтрашнего дня. Он положил их в карман, не читая, чтобы не прерывать обычных вечерних и ночных наслаждений.

Император Павел только что окончил постройку Михайловского дворца.[129] Этот дворец, собственный замысел Павла, стоивший громадных денег, представлял собою тяжелое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей.

«Я никогда не был столь доволен, никогда не чувствовал себя более покойным и счастливым», — говорил он с удовлетворенным видом приближенным после того, как устроился в своем новом, едва оконченном дворце. Там он воображал себя в полнейшей безопасности; и никогда еще он не был более самовластен и безрассуден. Там он соединял беспорядочные наслаждения с полнейшим всемогуществом, которым, как ему казалось, он обладал и которое готовились у него похитить.

Заговор, как я уже говорил, был всеобщий, но еще не получил воплощения. Необходим был толчок, который должен был оживить и сделать его реальным, и толчком этим служило согласие, вырванное у великого князя Александра. Граф Панин находился в ссылке в Москве, в Петербурге же все нити заговора находились в руках Палена и Зубовых. Последние, как известно, были недавно возвращены из ссылки и осыпаны милостями Павла, который полагал, что ему нечего ни бояться их в своем новом замке, ни отделываться от них, и желал их привлечь благодеяниями.

Тем временем Пален и Зубовы под разными благовидными предлогами вызвали в столицу многих генералов и офицеров, которых они считали своими единомышленниками. Губернатор столицы относился без всякой строгости и к тем, которые вернулись в нее без позволения. Многие сановники и генералы были также приглашены в Петербург императором для присутствования на празднествах по случаю бракосочетания одной из великих княжон. Пален и Зубовы не замедлили воспользоваться и этим, чтобы войти в сношение с многими из этих лиц и узнать их образ мыслей, не открывая им, однако, подробностей заговора. Такое положение вещей не могло, однако, продолжаться долго. Всякий донос, даже без достаточных доказательств, и малейшая нескромность могли навести императора на след. До крайности подозрительный, он уже обнаруживал (так, по крайней мере, казалось) в вырывавшихся у него словах и в образе действий тревожные знаки недоверия и беспокойства, которые в ту или иную минуту могли заставить его принять ужаснейшее решение. Ходили слухи, что он уже сделал тайное распоряжение о вызове в Петербург Аракчеева и Ростопчина. Первый из них находился в это время в своем имении недалеко от Петербурга и мог прибыть в столицу в 24 часа. Если бы эти два человека находились около императора Павла, он мог бы некоторое время в полной безопасности продолжать еще свои причуды, которые они постарались бы умерить и уменьшить; но, по всей вероятности, старания их остались бы напрасными, чтобы остановить жестокости, которые он желал применить к нескольким членам императорской фамилии. Положение заговорщиков становилось действительно опасным, и всякое промедление, всякое колебание угрожало теперь страшными бедствиями.