Александр Извольский - Воспоминания

Несмотря на глубокое уважение, которое Николай II питал к нему, великий князь не имел на государя политического влияния и не занимал никакого поста на государственной службе. Подобно вдовствующей императрице, с которой был в близких, дружеских отношениях, он был простым наблюдателем событий, которые в то время имели место.

Единственный упрек, который я могу сделать ему, заключается в том, что он не сумел выйти из своего пассивного состояния на более активное и практическое служение своей стране.

Повествование было бы неполным, если бы я не упомянул о лицах, которые составляли ближайшее окружение императора Николая и императрицы Александры. Постоянно этому кругу приписывалось большое политическое влияние и говорилось, что при дворе существует "потсдамская клика", которая задавалась целью уничтожить симпатии царя к Франции и толкнуть его в объятия Германии.

Эти слухи могли казаться правдоподобными вследствие наличия двух лиц с немецкими фамилиями, которые были членами этого кружка: барона Фредерикса, министра императорского двора, и графа Бенкендорфа, маршала двора. Но в этих слухах нет ни слова правды.

Министры никогда не пытались проникать в частную жизнь императорской четы и, помимо часов делового собеседования с государем, появлялись во дворце только в официальных случаях.

Правда, что император делал некоторые исключения из этого правила в мою пользу, и я часто имел случай соприкасаться с ним в более интимной обстановке, чем мои коллеги, но эта близость была, тем не менее, только относительной, так как я никогда, собственно говоря, не был в числе лиц, которые участвовали в частной жизни Николая II.

Лицом, наиболее близким к государю, был барон Фредерике, министр императорского двора. В своей юности он был одним из наиболее блестящих офицеров гвардии и даже в преклонном возрасте сохранил чрезвычайно элегантную внешность.

Он пользовался полным доверием императора и огромным влиянием на него, которым никогда не злоупотреблял. Это влияние, как я уже отмечал, не касалось области политических вопросов. Бывали, конечно, случаи, когда тот или иной министр обращался к нему с просьбой представить императору какое-либо дело в благоприятном свете. Он отказывался содействовать реакционерам, и я могу засвидетельствовать, что он никогда не внушал императору враждебного чувства по отношению к Франции и благожелательного по отношению к Германии.

Все, что я говорю о бароне Фредериксе, приложимо в равной степени и к маршалу двора графу Павлу Бенкендорфу, младшему брату бывшего посла в Лондоне. Будучи очень образованным и либеральным человеком, он никогда не имел, к несчастью, случая отстаивать либеральные идеи перед императором. Он не только не был агентом германофильской пропаганды при дворе, но, напротив, был особенно нелюбим, так же как и его брат, посол, Вильгельмом II.

Никакой политической роли не может быть приписано и гофмаршалу двора князю Александру Долгорукову, фамильярно называемому "Санди". Этот grand seigneur, принадлежавший к одной из наиболее родовитых фамилий России и к ветви этой фамилии, которая была известна красотой, обладал величественной фигурой и манерами настоящего аристократа. Вместе с бароном Фредериксом и графом Бенкендорфом он составлял trio, которое придавало церемониям и приемам при дворе наиболее элегантный и величественный вид, не превзойденный, насколько я могу судить, ни одним другим двором.

Совершенно верно, что в это время в России существовала могущественная германофильская партия, но её следует искать не при дворе, а в среде членов ультраконсервативной партии Государственного совета.

Императору приходилось, может быть, не зная об этом, усиливать эту партию систематическим назначением в верхнюю палату лиц, придерживающихся реакционных взглядов.

Во главе свиты императрицы Александры находилась статс-дама двора. Этот пост был сначала предоставлен княгине Голицыной, а после её смерти – Нарышкиной.

Обе они были настоящими grandes dames, образованными и учтивыми, но ни та, ни другая не имели влияния на императрицу, которая никогда не была с ними достаточно близка.

Единственным лицом, которое пользовалось этой близостью, была Вырубова, но она не имела официального поста при дворе. Её имя часто упоминалось наряду с именем Распутина, наиболее горячей последовательницей которого она, по-видимому, являлась. Я видел её всего раз или два и воздержусь от каких-либо комментариев по поводу неё.

Впервые опубликованы на Западе на английском и французском языках. Переведены на русский язык и вышли в свет в Петрограде, 1924 год.

[1] Инцидент у Доггер-Банки произошел в ночь на 21 октября 1904 года, когда флот адмирала Рожественского, направляясь на Дальний Восток, проходил Северное море. Повстречавшись с флотилией гулльских рыбаков и предполагая, что он окружен японскими истребителями, о пребывании которых в этих водах было сообщено русским бюро информации, адмирал приказал открыть огонь. Один из английских траулеров затонул, и несколько других получили серьезные повреждения. Один из русских крейсеров – "Аврора" – также пострадал. Адмирал Рожественский, несомненно, узнал на следующее утро о своей ошибке, но тем не менее продолжал без остановки свой путь и настаивал на версии об японской атаке. Этот инцидент вызвал огромное негодование в Англии и едва не повлек разрыв с Россией. Будучи в то время посланником в Копенгагене, я, естественно, первым получил известие о том, что в действительности произошло в Северном море. Несколькими днями раньше я имел случай посетить флот во время его прохода через Большой Бельт, и я мог видеть, в каком нервно-приподнятом состоянии находились адмирал и многие из его офицеров, чтобы понять, какое впечатление должно было произвести на них известие о появлении японских истребителей в европейских водах. Это известие исходило от одного лица, которое называло себя Гартинг, но чьё настоящее имя было Ландезен, анархист в прошлом, который поступил на службу русской полиции, а позже сделался начальником тайной русской полиции в Париже. Он несколько раз приезжал в Копенгаген и сообщал мне о появлении японских истребителей в европейских водах. Не доверяя ему, я собрал сведения по этому вопросу и вскоре убедился в фантастичности его сведений, причём единственной целью, которую он преследовал, было получение возможно большей суммы денег от русского правительства. Я считал своим долгом сообщить об этом кому следовало в России, но мои предупреждения остались тщетными.