Борис Володин - Мендель

Итак, суровый Фишер обвинил — нет, не Менделя, а тихих августинцев Винкельмайера и Линденталя — в фальсификации эксперимента. В 1936 году, когда Фишер произвел ревизию менделевской статистики, об их участии известно не было. Поэтому все возражения поначалу строились на том, что Мендель все эксперименты ставил сам, а его добросовестность — вне сомнений. Затем возникло предположение, что Мендель выпалывал «дефектные» экземпляры растений, которые вели себя «неподобающим образом» — например, если скрещивания у него не получались. Выпалывал с грядок и исключал из подсчетов. Такое объяснение было, например, использовано автором этих строк в повести «Боги Грегора Менделя»:

«Он был истым сыном века — века, в который события текли много медленнее, чем сейчас, и можно было вспомнить, что именно на этом цветке была обнаружена жучиха, а когда он обрывал пыльники с этого, то соскользнул пинцет. А здесь он отвлекся, потому что принесли записку от фрау Ротванг, а здесь и здесь работал рассеянно после того, как был прочитана та записка».

Читатель согласится, что трудно устоять перед соблазном столь простым способом объяснить происшедшее. У этих Доводов был всего один недостаток: аргументам строго научным противопоставлены аргументы не научные, а бытовые, и, как далее оказалось, конечно, неверные. Каково же было автору, когда в его руки попала вышедшая в 1965 году работа английского ученого Гевина де Вира, отстаивавшего те же взгляды, что и Фишер. Так как многие твердили, что садовников не было и, значит, поэтому обвинение беспочвенно, де Вир сообщил, что по полученным им данным Менделю помогали Винкельмайер, Линденталь и, конечно, садовник Мареш. Тут можно было бы приняться возражать, что, мол, помогали они ему в садовых работах, а не в подсчетах, не в статистике, но все это уже выглядело бы совсем не серьезно.

Фишеровская атака на «Опыты» так или иначе гальванизировала легенду об удачливом дилетанте-монахе, которому посчастливилось стать отцом генетики. Именно поэтому генетики и историки науки не раз к ней возвращались, и, наконец, уже в 1966 году в свет вышла работа Вайлинга «Не слишком ли «точным» был Мендель в своих опытах? — Исследование по х2 -тесту и его значению для оценок генетических механизмов расщепления».

Вайлинг заново восстановил год за годом всю историю работы Менделя и обратил внимание на замечание самого Менделя о том, что у него всходили не все сеянцы. В одном случае было прямо указано, что из 556 зерен было получено 529 растений, в другом — 639 из 687 и так далее. Зерна могли склевать птицы, их могла повредить зерноедка. Определяя «ожидаемый результат», Фишер не учел этого так называемого «эффекта отбора». Правда, здесь был слегка повинен и сам Мендель. В своих выкладках он не указал всех необходимых поправок. (Что ж, используя новый для своего времени метод анализа, он был вправе и упустить и просто не знать тех тонкостей, которые спустя век стали для его преемников-генетиков привычным делом!)

Не станем пересказывать всех позиций строгого математического переследствия «по делу Менделя — Фишера», к которому в качестве эксперта был привлечен даже электронно вычислительный агрегат. В его итоге было показано, что ре зультаты Менделя достаточно плохи в сравнении с вероятностным ожиданием. Они лишь чуть лучше, чем. У исследователей, которые повторяли его эксперименты полве ка спустя, и потому должны быть признаны абсолютно Достоверными.

Патеры Винкельмайер и Линденталь были реабилитированы.

Но вернемся из двадцатого века в девятнадцатый.

Итак, Мендель вычленил в эксперименте элементарное различие и заставил опыт давать ответ односложный и однозначный. Мендель ввел новые понятия: доминантный признак и рецессивный признак. Он утвердил, что единообразие признаков у первого поколения гибридов — это всеобщий для гибридов закон. Он показал, что далее признаки комбинируются свободно, но расщепление признаков у потомства гибридов происходит всегда в одних и тех же пропорциях. Он рассчитал возможные комбинации для расщепления по двум и трем признакам.

Не сделай Мендель большего, все равно бы оказалось, что он не просто повторил замеченное его предшественниками — от Кельрейтера до Нодена, а дал точную количественную оценку явления и впервые применил для анализа биологических процессов метод вероятностей. Во всяком случае, этим методом до него никто в биологии не пользовался столь широко.

Однако если бы он ограничился лишь постановкой пусть даже такого архичистого эксперимента и еще теми удивительными по кропотливости расчетами, какие произвел, то Грегор Мендель еще не стал бы Менделем, тем Менделем, чье имя потом оказалось в одном ряду с именами Архимеда, Эвклида, Ньютона, Дарвина, Лобачевского, Эйнштейна.

Но он сделал тот единственный и самый трудный шаг: он понял увиденное. И это был шаг в бессмертие.

«Закон комбинации различающихся признаков, по которому происходит развитие гибридов, находит, следовательно, себе основание и объяснение в доказанном положении, что гибриды образуют в одинаковых количествах зачатковые [57] и пыльцевые клетки, соответствующие всем константным формам, получаемым из комбинирования признаков, соединенных путем оплодотворения».

«…уравновешивание противоборствующих элементов… только преходящее и не распространяется за пределы жизни гибридного растения. Так как во время всего периода вегетации во внешнем виде его нет никаких видимых изменений, то мы должны заключить, что различающимся между собой элементам удается выйти из вынужденного соединения только при развитии половых клеток. При образовании этих клеток все наличные элементы распределяются в совершенно свободных и равномерных группировках и лишь различающиеся элементы при этом взаимно исключают друг друга. Таким путем возможно возникновение стольких зачатковых и пыльцевых клеток, сколько различных комбинаций допускают способные образоваться элементы».

Он был очень сух в формулировках. Он писал строго специальную работу по строго специальному вопросу, рассчитанную на читателя-специалиста.

Он сделал невероятное, невероятное для своего времени. Оптика микроскопа, с которым он работал, была слабой, как оптика всех увеличительных приборов, какими были вооружены в то время биологи. Он исследовал «черный ящик» (этот термин бытовал в физике, а ныне утвердился в кибернетике). Он знал только, какая «информация» была введена в этот «ящик» и что получилось после того, как эта «информация» прошла сквозь целую цепь невидимых глазу процессов.

Он не мог разобрать прибор на детали, разложить на лабораторном столе по отдельности все узлы удивительной машины, спрятанной в клеточных ядрах, разложить их так, как раскладывает перед собою сопротивления и триоды электронного устройства современный инженер. И тем не менее он уловил схему конкретного материального процесса, который никем не был понят до него и который начали понимать лишь спустя десятилетия.