Павел Огурцов - Конспект

— Эх, была — ни была! — говорит Клара. — Несем ко мне.

Нести недалеко. Ребенок спит. Клара отпирает дверь, заходит, я с ребенком остаюсь на лестничной площадке ждать чем кончатся ее переговоры с родителями. Жду долго. Заплаканная Клара выходит с отцом.

— Здравствуйте. Ну, давайте мне этого пациента.

Пока дошел домой увидел двух взрослых, неподвижно лежавших на тротуаре, и зарекся ходить по городу ночью. За завтраком Лиза меня спрашивает:

— Ты не болен?

— Нет, а что?

— Да уж больно на всех зверей похож.

— Да, вид на море и обратно, — говорит Галя.

— Очень поздно вернулся, — говорит Сережа. — Вот и не выспался.

— Прими-ка на всякий случай кальцекс, — говорит Лиза, подзывает меня и прикладывает ладонь к моему лбу. — Температура как будто нормальная.

Всегда безропотно принимал кальцекс, а сейчас выпалил:

— Да не надо мне никакого кальцекса!

Никогда у меня не спрашивали — где был и почему поздно вернулся, и я рассказывал только то, что, как я думал, представляет для них интерес, и вдруг рассказал о ночном происшествии. Все застыли. Бабуся крестится и шепчет молитву. Молчание. Да и что тут можно сказать? Когда уходил, Лиза спросила:

— У Клары будешь? Прямо с работы? Попроси, чтобы сняли мерку с ребенка — пошью ему какую-нибудь одежонку.

Ребенка выходили. Это был мальчик не более семи лет по имени Костя, хилый и очень тихий. Ничего не просил, не плакал, не ласкался и не отвечал на ласки. Фамилии и названия своего села не знал или забыл, единственное, что удалось узнать: дома все умерли, его отнесли на станцию, посадили в поезд и сказали: «Може у Харковi не загинеш». Это рассказала Клара, и у меня вырвалось:

— Скiльки ж їх загинуло!

Ой, не треба про це, не треба! Была ранняя весна, когда отцу Клары, наконец, удалось устроить ребенка в детский дом, Клара сказала: с большим трудом. В тот день, когда Костю должны были отвезти, Клара из техникума не пошла домой, и мы, Токочка и я, бродили с ней по городу до позднего вечера. Костя попал в детский дом, в котором десять лет тому жил и я. В выходной Клара и я поехали его навестить. Повезли кое-какие подарки. В свидании нам отказали и отказ объяснили так: во-первых, мы его не усыновим, зачем же ребенка тревожить; во-вторых, если одних детей будут навещать, то как будут чувствовать себя другие? Отказали и показать нам Костю: он может нас увидеть. Подарки взяли для всех. С нами разговаривали две женщины, и одну я узнал — она ходила со мною в парк посмотреть как я строю город, и мы с ней перебрасывали кирпичи через ограду. Я боялся, что она меня узнает: мне стало стыдно, что меня здесь проведывала мама. И хоть эта женщина на меня поглядывала, она, кажется, меня не узнала, во всяком случае, она поглядывала и на Клару. Оттуда мы пошли в Липовую рощу к Токочке. Там нас угостили: чуть-чуть еды и домашняя наливка. Наливку делал и отец, и, когда я подрос, мне на праздники перепадала рюмка. Здесь мы переборщили: были оживлены, шумны и хоть не пьяны, но как говорят по-украински, — трохи напiдпитку.

23.

Доступа к архивам у меня нет, а когда не уверен в своей памяти, полагаться на память людей моего поколения и тех, кто старше, больше чем на свою, рискованно. События, о которых я сейчас вспоминаю, могут оказаться сдвинутыми во времени, но это не кажется мне существенным, важно другое — влияние этих событий на нашу жизнь.

После того, как прекратились обыски с изъятием ценностей, в центре города открылись магазины с вывесками «Торгсин», что должно было означать — торговля с иностранцами. Иностранцев в Харькове почти нет, а у харьковчан нет валюты, но в этих магазинах обменивали золотые и серебряные вещи и другие драгоценности на купоны, за которые можно было покупать продовольственные и промышленные товары, продававшиеся в былом ассортименте, былого качества и по былым ценам. В магазинах Торгсина я не бывал, только видел выставленные в витринах продукты, глядя на которые говорили: смотрите, детки, что ели ваши предки до первой пятилетки. К тому времени я уже подметил, что чем тяжелее жизнь, тем больше анекдотов и шуток, смешных и грустных.

У лукоморья дуб срубили,Златую цепь в Торгсин снесли,Кота на мясо порубили,А лешего сослали в Соловки.

В Торгсин Гореловы снесли нательные крестики, обручальные кольца и другие ценности, только Лиза не рассталась с обручальным кольцом и у бабуси сохранился ее латунный крестик. Я вспомнил о своем золотом крестике, но в детском доме у меня его уже не было. Мы подкрепились, купили кое-что из вещей и пару раз на семейные праздники принимали гостей за раздвинутым столом.

Торгсин долго не просуществовал. После него открыли продажу хлеба без карточек по коммерческим ценам. Цены очень большие, но желающих купить больше, чем хлеба, и на улицах круглые сутки огромные очереди: не займешь с вечера — хлеб не достанется. Продажа в одни руки ограничена, и в очередях стоят семьи. Мы обходились хлебом по карточкам.

Когда мы учились в профшколе, стали стремительно ухудшаться материальные и моральные условия жизни. Когда мы учились в техникуме, начался крутой поворот в национальной политике. Раньше она основывалась на высказывании Ленина: главная опасность в национальном вопросе — российский великодержавный шовинизм. Теперь она основывается на высказывании Сталина: главная опасность в национальном вопросе — буржуазный национализм.

Знание украинского языка для служащих уже не является обязательным, а вскоре становится ненужным и не требуется при поступлении в вузы и техникумы. Множатся русские школы и русские вывески, тесня украинские, множатся русские газеты и театры. Закрываются церкви с богослужением на украинском языке. Двуязычные почтовые штемпели и украинские маршрутные таблички на поездах, курсирующих в пределах Украины, постепенно заменяются русскими. Вымершие села заселяются русскими крестьянами. В любом концерте, даже украинской народной песни, непременно исполняются произведения русских авторов или русские народные. Слушал по радио лекцию о родстве украинских и русских мелодий. О родстве украинских мелодий с мелодиями других славянских народов слышать не приходилось. Мы понимаем, что по всем таким вопросам где-то принимают решения, но они не публикуются.

Опубликовано постановление о реформе украинской грамматики — она приближена к русской. Сообщают о замене партийных и советских руководителей высшего ранга, но замена идет на всех уровнях. Запрещены и больше не издаются многие классики украинской литературы, многие современные украинские писатели и некоторые стихотворения Тараса Шевченко и Ивана Франко. Не исполняются произведения известного и за пределами Украины композитора Леонтовича, а его самые популярные песни подаются как народные. Начинается разгром украинской научной и творческой интеллигенции.