Федор Орлов - Месть «Голубой двойки»

Свою «Голубую двойку» — дорогую память о погибшем друге и командире — я торжественно передал командиру корабля Петрухину. А самому было грустно, лишь с усилием удавалось удерживать волнение. С ним же в экипаже оставались мои старые боевые друзья: борттехник Карев, его помощник Киселев, стрелки-старшины Бухтияров и Резван, техник Гирев, механики Шутко и Жигарев, оружейник Алсуев. Нелегко в таких случаях расставаться с людьми, которые стали для тебя близкими и родными, с которыми в самые трудные дни и месяцы все делили вместе. Жаль было оставлять знакомые места, неуютные землянки с деревянными нарами, в которых мы отдыхали после полетов и, просыпаясь, нередко не узнавали сами себя, вымазанные сажей от «буржуйки», но которые тем не менее нам казались благоустроенней лучших номеров первоклассных гостиниц.

На следующее утро, распрощавшись с друзьями и товарищами по эскадрилье, на попутной санитарной машине, летчик которой любезно согласился взять меня с собой, я улетел в Москву. Федя Локтионов по какой-то причине задерживался на месте еще на сутки, но мы с ним договорились завтра встретиться в Москве.

В Москве мы остановились у тети Нюры, дальней родственницы нашей кесовской знакомой Вари Расторгуевой. И хотя мы до этого знали ее только по рассказам Вари, тетя Нюра приняла нас как родных сыновей, и в ее маленькой тесной комнатке мы чувствовали себя как-то особенно хорошо, по-домашнему. Здесь же мы встретили и новый, 1943-й год, слушали выступление Михаила Ивановича Калинина по радио.

А на другой день с самого утра явились в штаб, в отдел кадров. Принял нас полковник Шацкий — невысокий, средних лет человек с умным и добрым взглядом. Он с уважением покосился на наши ордена, внимательно прочитал характеристики.

— Ну, и что вы хотите теперь делать?

— Только летать! — в один голос заявили мы. Просим отправить на фронт, на тяжелые бомбардировщики.

Полковник рассеянно покрутил в руках карандаш, потом энергично, опустил его на стол, видно, мысленно принял какое-то решение.

— Направляем, вас обоих в высшую инженерную академию имени Жуковского. Согласны?

Наши лица вытянулись. Нет, такой поворот дела нас не устраивал. Как мы можем сидеть за партой, когда вокруг столько горя, страданий? Война сейчас — самая лучшая школа, а учиться успеем и после победы над врагом.

— Но ведь жизнь-то не останавливается, Родине нужны знающие, преданные люди не только во время войны. Надо обучать молодежь, а кто это сделает лучше вас, опытных летчиков? Кстати, и командующий воздушной армии Герой Советского Союза генерал Каманин — тоже выпускник академии имени Жуковского, — продолжал терпеливо уговаривать нас Шацкий. Но мы стояли на своем, и он, наконец, с сожалением вздохнул. — Что ж, если вы так рветесь на фронт, задерживать не стану. Но подучиться все-таки вам придется.

Он вызвал адъютанта и тоном, исключающим какое-либо возражение с нашей стороны, сказал:

— Оформите направление и проездные документы этим орлам. Пусть пройдут высшие курсы усовершенствования командного состава ВВС.

…Курсы были расположены в небольшом селении, которое, однако, на всю страну славилось когда-то своими целебными источниками и санаторием. Не пустовал он и сейчас: здесь лечились фронтовики. А в крайних корпусах разместились общежития слушателей курсов. Когда-то здесь, видно, было тепло, уютно и красиво, как во всех санаториях, но сейчас все выглядело унылым, заброшенным, не чувствовалось хозяйского глаза. Спасаясь от холода, мы заколачивали выбитые окна досками, засыпали их землей. Вместе с нами в комнате жил еще один летчик, тоже капитан, Саша Клещев, наш давнишний знакомый по Северо-Западному фронту. Правда, здесь он переквалифицировался и с курсов уехал летчиком-истребителем. А мы с Федей оставались патриотами дальней бомбардировочной авиации.

Дни на курсах шли своим чередом, по одному и тому же, строго заведенному распорядку: поднимались по команде, выходили на зарядку. После завтрака — аэродром, полеты, вечером — теоретические занятия. Но как бы мы ни уставали за день, обязательно от строки до строки прочитывали все — свежие газеты, напряженно следили за событиями на фронте. Никогда не забыть мне, с каким ликованием встретили наши ребята сообщение Совинформбюро о полном разгроме фашистов под Сталинградом. Да разве только мы одни радовались?

Повсюду: и на фронте, и в тылу шел сбор средств в фонд обороны. Не оставались в стороне и мои земляки. Из Чебоксар мне писали, что на первое февраля в фонд строительства самолетов и танков для Красной Армии в Чувашии было собрано больше шестидесяти миллионов рублей. Отдавали свои трудовые сбережения колхозники, рабочие, лесорубы, врачи, учителя и даже школьники. «Все для фронта!» — этот призыв стал поистине всенародным, крылатым: победа над врагом ковалась не только на фронте, но и в тылу.

Как-то меня вызвал к себе начальник курсов: «Нужно ехать на один из заводов вручать Красное Знамя Комитета обороны». Выехали мы вчетвером — гвардии капитан Новиков, я и Герои Советского Союза старшие лейтенанты Демченков и Хлобыстов. Эти две фамилии были очень популярны среди летчиков, особенно много в свое время писали о мастере воздушного тарана Алексее Степановиче Хлобыстове. Только в одном бою он сделал два тарана, был сбит и сам, без памяти упал в лесу. Там и подобрали его наши солдаты. После госпиталя Алексей попал на курсы усовершенствования, закончил их с отличием и вернулся на Северный фронт. Летом 1943 года я оказался в Москве, зашел по знакомому адресу и застал Лешину сестру в большом горе — она получила похоронную… Позже, из писем друзей, я узнал о подробностях гибели бесстрашного летчика. Хлобыстов возвращался домой после выполненного задания и по пути наткнулся на немецкого истребителя. Оба одновременно открыли огонь — и оба упали на землю, сгорев где-то в Мурманских лесах…

Но это случилось уже несколько месяцев спустя, а пока мы все вчетвером ехали на завод. Там в обеденный перерыв собралось полным-полно народу, с лозунгами, транспарантами. Под гром аплодисментов Алексей Хлобыстов от имени фронтовиков и гвардейцев вручил рабочим знамя. Люди с волнением слушали его страстную, взволнованную речь. Потом на трибуну поднимались рабочие, и каждый, целуя уголок знамени, давал клятву трудиться еще лучше. А назавтра, в такой же торжественной обстановке, мы вручали переходящее Красное Знамя другому заводу, где выпускались тогда самолеты, прозванные немцами «черная смерть». Мы многое узнали за эти два дня, многое увидели, у нас появилось немало новых друзей, с которыми позже завязалась переписка.